словах звучала горечь… Над ним пронеслась война, смела его состояние, мечты, мифы, самооправдания, надежды на будущее… он не переставал бунтовать против своего нового положения62.

Итак, строящая карьеру Симона «готовилась стать воплощением его падения»63. Родители Симоны колеблются, надеясь, что кузен Жак возьмет ее в жены без приданого. Они также не могут решить, какую профессию она должна освоить: отец хочет, чтобы Симона изучала право, а мать видит в ней библиотекаря, и ни один из них не одобряет ее решение изучать философию. Бовуар формулирует ставшую перед ней проблему следующим образом: «По правде говоря, болезнь, которой я страдала, заключалась в том, что я была изгнана из рая детства и не нашла себе места среди взрослых»64.

Результат читателю известен: Бовуар — личность необычайно трудолюбивая, в университете она заработала прозвище Кастор (бобр) и в конечном счете преуспела в том, чтобы найти свое место в мужском мире. Тем не менее ее автобиография показывает, что женщина ее поколения и социального класса встречала сопротивление, если желала кем-то стать. Ее борьба за то, чтобы оказаться на своем месте, не поддаться семейному давлению в решающий период, когда она была старшим подростком, — вот настоящая история, рассказанная в книге. Это делает ее автобиографию женским романом воспитания, а ее жизненную историю ролевой моделью для женщин-читательниц.

Хотя, как пишет Ангелфорс, Бовуар в этой книге объединяет свою историю с другой, которую она хотела написать, — историей своей подруги Зазы, умершей в возрасте двадцати лет, — тем не менее «Воспоминания благовоспитанной девицы» — это, без тени сомнения, сфокусированная на личности автора автобиография в традициях Жан-Жака Руссо. С самого начала таких автобиографий в центре повествования находится автор и его тревоги. У Руссо она берет модель изгнания из рая, которую опознает Мэрилин Ялом и сравнивает с сартровским антируссоистским, не во всем правдивой повестью о детстве «Слова» (1964)65. В раннем детстве Бовуар пользовалась особым, привилегированным положением в семье. С самого рождения она проявляла себя как увлекающийся ребенок, и до десяти лет ее родители видели в ней идеальную дочь, и она была счастлива, как моллюск в своей раковине. Тем не менее сложное руссоистское изгнание из рая (в понимании утраты невинности из‑за ложного обвинения) отсутствует в книге Бовуар. Ее история имеет больше параллелей с детством Рейтер и Эйлс, чем Руссо: семья Бовуар лишилась состояния, когда она едва стала подростком, и это заставило ее прозреть и увидеть куда больше, чем видит человек этого возраста. Ее бунт начинается с осознания действительности. Примечательно, что Рейтер, Эйлс и Бовуар, каждая из которых выбрала роман воспитания в качестве модели для автобиографии, рассказывают вариации одной и той же истории: семья девочки-подростка беднеет, что становится финалом ее счастливого детства. В отличие от Рейтер и Эйлс, Бовуар не описывает ни внезапных озарений по поводу ее миссии, ни отождествление с людьми в подобных обстоятельствах, ни тем более феминизма, к которому она пришла очень поздно. Она прославилась как экзистенциалистка и романистка задолго до того, как написала «Второй пол». Однако, как и в случае Рейтер и Эйлс, внезапная потеря семейного состояния в сочетании с тем, как тяжело родители переживают это, заставляет ее задуматься, взять инициативу на себя и четче определиться со своими целями.

История Франсуазы д’Обонн, рассказанная в книге «Сука-юность» (1965), следует той же схеме: отец Франсуазы теряет работу, когда ей одиннадцать, и это служит финалом ее детства («зеленого рая») и началом «времени скуки» (как она называет вторую часть своей трехчастной автобиографии). Д’Обонн не повезло родиться в 1920 году — это частично объясняет название ее автобиографии в английском переводе [Dog of a youth — «Сука-юность»]*. Как позже отметит рожденная в 1919 году Дорис Лессинг, европейские дети, родившиеся сразу после Первой мировой войны, познали трудные времена66. Большая католическая семья д’Обонн обеднела во времена Великой депрессии. Подросток 1930‑х годов, она пропустила все веселье Ревущих двадцатых.

Она вспоминает крайнюю нищету, отсутствие карманных денег и тягости домашней работы. В ранней молодости она пережила политическую поляризацию во Франции, подъем фашизма, Гражданскую войну в Испании и начало Второй мировой войны. Она доводит повествование до освобождения Франции в 1944 году, когда ей было двадцать пять лет. Не менее, а возможно и более важная тема этой книги — сексуальность, особенно медленный, мучительный путь рассказчицы к осознанию своей гомосексуальности, несмотря на определенное влечение к мужчинам, результатом которого стало рождение дочери. И последнее, но не менее важное: это автобиография личности, рано осознавшей, что она хочет стать писательницей.

Первое стихотворение д’Обонн написала в семь лет и тогда же начала вести дневник. В девять лет она начала писать классическую трагедию, а в десять написала пятидесятистраничный роман. Ее постоянно обновляющаяся приверженность своему призванию и ее продуктивность как поэтессы и романистки — спасительная отрада ее юности, ее глоток покоя.

Глубоко откровенная книга д’Обонн — автобиография в стиле романа воспитания, которая чем-то напоминает предыдущие автобиографии, детства и юности — произведения Рейтер, Салверсон, Эйлс и Бовуар. Подобно Рейтер и Салверсон, д’Обонн настаивает на своем писательском призвании. Как и они, она рассказывает о моменте откровения:

2 сентября 1935 года — важная дата в моем дневнике. Моя «ночь экстаза». Я писала. Я проснулась, лихорадочное заклинание, приступ плача, но слезы эти были слезами радости. Мне казалось, что весь мир открылся моим глазам во всполохах молний, как Красное море перед евреями, открывая сокровища и монстров, недоступных человеческому глазу; я встала, взяла ручку и чернила, ничего не сделала с ними; я упала к ножкам моей кровати и начала бешено сжимать сгибы своих рук. Мне казалось, что никакая одержимость не может сравниться с необычайной привилегией быть живой и писать, сочинять многочисленные книги. Я легла в постель все еще плача, но спокойнее; само прикосновение простыни к моей коже было наслаждением. Я услышала свисток поезда вдали, в сером рассвете, перед тем как погрузиться в самый спокойный сон в моей жизни. Последнее слово, которое вспыхнуло в моем сознании, — инфинитив, которому суждено было править моим будущим: «писать»67.

Телесность этого прозрения, то, как она обнимает себя «как тело», необычна. Сюжет обеднения семьи, когда рассказчица еще совсем юна, д’Обонн делит с Рейтер, Эйлс и Бовуар. Сходство с Бовуар, чью книгу она могла знать, особенно ярко выражено. Здесь мы тоже видим мотивы потерянного рая, отвращения к браку и желания быть писательницей. Но д’Обонн в подростковом возрасте была