Одна из причин того факта, что в плен сдавались большие группы солдат, заключается в самом контингенте. Плохие пополнения не могли драться так, как дрались кадровики, а потому и массовые сдачи в плен после гибели офицерского состава стали обыденным явлением. Участник войны так, например, говорит о гибели 1-го пехотного Невского полка (1-я пехотная дивизия 13-го армейского корпуса): «Этот славный полк со старыми славными традициями, во главе которого стоял тогда разумный и честный командир, полковник Первушин, не мог выделить плохого кадра для своего второочередного полка (221-й пехотный Рославльский полк 56-й пехотной дивизии. – Авт.). Однако, ввиду слишком уж скверного контингента запасных, наполнившего полк, весь этот немногочисленный кадр почти целиком погиб в первых же боях в Восточной Пруссии, жертвуя собой в попытках удержать на поле боя эту совершенно небоеспособную, недисциплинированную массу мужиков, только что одетых в солдатскую форму»[215].

Тем не менее заслоны сражались, пока могли, ибо в них оставлялись лучшие люди, гибшие как в стычках, так и по окончании боев. Взаимное ожесточение противников в этих боях было столь велико, что враги часто не только не брали пленных, но даже и добивали раненых. Вследствие того, что поля боев оставались за немцами, такие поступки на данный момент оказались более присущими немецким солдатам. Специально образованная в России для расследований преступлений на войне Чрезвычайная следственная комиссия отмечает, что, по свидетельствам уцелевших очевидцев, добивать раненых стали уже в самом начале войны – в ходе Восточно-Прусской операции, когда, казалось бы, люди еще не могли успеть сильно ожесточиться. Например, со слов солдата Виктора Лянга, было отмечено, что 16 августа под Алленштейном немецкие военнослужащие добили раненых артиллеристов русской 36-й артиллерийской бригады. Причина проста и прозаична: русские орудия стреляли до последнего снаряда, нанося неприятелю непоправимый ущерб ударами картечью в упор[216].

Самое страшное, что все оказалось напрасно, – генерал Клюев не решился на последний страшный рывок всей вышедшей из-под Алленштейна массой людей в штыки на германские немногочисленные, но все-таки пулеметы, и сдался. Комкор-13 отдал приказ поднять белый флаг (конвойный казак нацепил на пику белую рубашку), позволив тем солдатам и офицерам, кто пожелает, пробиваться из «мешка» самостоятельно. То есть – сдал свои войска.

Часть из тех, кто отказались сдаться, вышли из окружения, причем целыми группами. Понятно, что основная часть колонны, деморализованная ситуацией и личным примером сдававшегося начальника, также оказалась в немецком плену. В похожей ситуации ноября 1914 г. под Лодзью германский командир окруженной группировки Р. фон Шеффер-Боядель прорвется из окружения, выведя с собой орудия, раненых и пленных. Н.А. Клюев был обязан сделать попытку прорваться из кольца, а в худшем случае – организовать оборону и драться, располагая артиллерией и пулеметными командами двух корпусов. Комкор-13 не сделал ничего, чтобы хотя бы обозначить сопротивление в тот критический момент, когда ситуация повисла «на волоске». Потому в войсках распространялись самые уничижительные слухи: «Оказывается, под Сольдау командир одного из корпусов, окруженных немцами, генерал Клюев, так растерялся, что впереди своих войск стал на колени перед немцами, умоляя о пощаде. Хороша картина. Немудрено, что там оказалось такое количество взятых в плен»[217].

Можно сказать лишь, что эта сдача – сдача в плен тысяч солдат и офицеров фактически волей потерявшего голову военачальника – стала уроком для русских полководцев. Точно в той же ситуации зимой 1915 г. в окружении в Августовских лесах Восточной Пруссии окажется 20-й армейский корпус П.И. Булгакова. Корпус будет драться 8 дней, и сдастся только после исчерпания боеприпасов, продовольствия и медикаментов (раненые замерзали под открытым небом). Продержись генерал Клюев хотя бы два дня, он был бы выручен подходившей с востока 1-й армией П.К. Ренненкампфа.

Отдельные группы русских солдат и офицеров, рассеянные по лесам и не видевшие капитуляции главных сил (Клюев лично отдал распоряжение поднять белый флаг), продолжали упорно двигаться к государственной границе. Ночью, блуждая по лесным дорогам под перекрестьем германских прожекторов и пулеметов, небольшие отряды, чаще всего не больше роты, штыками пробивались на юг и юго-восток, чтобы успеть выйти из кольца до того, как окружение станет сплошным. То, на что не решились генералы, сдавшие в плен десятки тысяч солдат, отважились отдельные обер-офицеры. Примечательно, что в поимке отдельных кучек русских солдат самое активное участие принимали местные немецкие крестьяне, вооруженные охотничьими ружьями, под предводительством чинов сельской полиции и жандармерии.

Как справедливо говорит исследователь, надлежащий для ситуации прорыв «организован не был. Следовавшие колонны просто натыкались на противника при совершении наступательного марша и действовали различно. Большинство искало наименьшего сопротивления, избегая решительного боя на прорыв. Отсюда и те печальные результаты, которые нам известны»[218]. Характерно, что до начала своего отступления из-под Алленштейна подразделения 13-го армейского корпуса практически еще даже не вступали в бой.

Корпус своими фланговыми маневрами побуждал отступать немцев, дравшихся с 15-м армейским корпусом, но сам 13-й корпус участвовал только в незначительных стычках. Именно поэтому, что перед ним не было германцев, генерал Клюев и сумел взять Алленштейн, выполнив тем самым задачу штаба фронта и Ставки в пик назревшего поражения. Двигаясь фактически наощупь, войска Клюева не сумели вскрыть немецкой перегруппировки и потому оказались под ударами перешедшего в контрнаступление противника. Что говорить, если 20-й Донской казачий полк из состава войсковой конницы корпуса прибыл к пехоте только 16 августа, чтобы сдаться вместе с ним, а четыре конные сотни пограничной стражи ничего сделать не сумели, ввиду своей неготовности к ведению разведки.

Помимо движения своих пехотных масс по расчленению и уничтожению окруженных русских подразделений по частям, на ряде участков немцы применили тактику активной обороны, насытив слабую пехотную завесу артиллерийскими батареями. Пробивавшиеся через лесные массивы Кукен, Кальтенборна, Садека русские войска подвергались массированному артиллерийскому обстрелу неприятельских гаубиц, вносивших смятение в души русских солдат и офицеров. Как говорит участник войны, в подобных случаях «гаубицы чаще найдут себе применение, так как при некоторой расчистке мешающих ветвей, без особого труда смогут вести огонь с любой дорожки, параллельной фронту наступления. Вход в лес, просеки и дороги, ведущие в глубь леса, обороняются отдельными орудиями в блокгаузах, иногда в сочетании с огнем пулеметов, расположенных в том же блокгаузе для обороны их с тыла и флангов, если последний расположен на перекрестке просек. При наличии полян батареи занимают внутреннюю их опушку и все просеки, и расстреливают в упор приближающиеся части противника»[219].