депрессию и гнев. Стоило Джойс войти в мой кабинет, как я ощутил ее ужас, и мое сердце преисполнилось сочувствия к ней. Однако во время первого сеанса у меня не возникло ощущения близости. Хотя Джойс явно испытывала душевные терзания, она также как будто излучала предупреждение, что у нее все под контролем.

Кроме того, меня сбивало с толку непостоянство ее жалоб: она то со злостью говорила о раздражающих привычках своих соседей и друзей, то оплакивала свое одиночество. Что-то было не так, и каждую неделю, думая о нашем следующем сеансе, я чувствовал, как внутренне содрогаюсь. Порой я подумывал направить ее к другому терапевту, но отказался от этой идеи, поскольку она читала многие мои книги и с самого начала подчеркнула, что сменила уже много терапевтов и я – ее последняя надежда.

Во время нашего третьего сеанса случилось нечто странное: внезапно до меня дошло, что Джойс внешне необычайно похожа на Алину, жену моего хорошего друга, и у меня неоднократно возникало мимолетное пугающее ощущение, будто я разговариваю с ней, а не с Джойс. Всякий раз, как это случалось, мне приходилось рывком возвращать себя в реальность. С Алиной я был в хороших отношениях, но поначалу она показалась мне самодовольной и неприятной женщиной. Не будь она женой моего доброго друга, я избегал бы ее. Возможно ли, задумался я, что каким-то непонятным образом мое бессознательное перенесло на Джойс часть раздражения, которое вызывала во мне Алина?

Джойс начала наш четвертый сеанс необычным для нее образом. После короткого молчания она сказала:

– Я не знаю, с чего начать.

Понимая, что нам необходимо сосредоточиться на наших проблемных отношениях, я ответил:

– Расскажите мне, как вы себя чувствовали в конце нашей предыдущей встречи.

Прежде она уклонялась от таких вопросов, но сегодня ошеломила меня:

– Чувствовала так же, как и после всех наших сеансов: ужасно. Я была в полной растерянности. И страдала потом не один час.

– Мне очень жаль это слышать, Джойс, но расскажите подробнее. Вы страдали – как именно?

– Вы столько знаете! Вы написали все эти книги! Именно поэтому я к вам и обратилась. Вы мудрый. А я чувствую себя вторым сортом! И я знаю, в ваших глазах я никто, ничто и звать никак. Я уверена, что вы все знаете о моей проблеме, но не говорите мне, в чем она.

– Я вижу, как это болезненно для вас, Джойс, но в то же время рад, что вы говорите честно: именно это мы и должны делать.

– Тогда почему вы не говорите мне, что со мной не так?! В чем моя проблема? Как мне ее разрешить?

– Вы обо мне слишком высокого мнения. Я не знаю, в чем ваша проблема. Но точно знаю, что вместе мы сможем ее найти. И точно знаю, что вы напуганы и полны гнева. И, учитывая, через что вам пришлось пройти, я могу это понять: я бы чувствовал то же самое. Я смогу помочь вам, если мы будем продолжать работать так, как работаем сегодня.

– Но почему мне так кажется? Почему кажется, что я не стою вашего времени? Почему мне становится хуже?

Я знал, что́ должен сделать, и решился:

– Позвольте мне сказать кое-что, что вам, возможно, будет важно услышать… – Я замешкался: откровенность давалась нелегко, я был очень не уверен в себе. – Вы очень похожи на жену одного из моих близких друзей, – продолжил я. – И во время нашего последнего сеанса возникла пара моментов, когда на миг-другой у меня появлялась странная мысль, что это она сидит в вашем кресле, а не вы. Хотя теперь я в дружеских отношениях с этой женщиной, поначалу я с ней не ладил. Она казалась мне резкой и отталкивающей, общаться с ней было неприятно. Я рассказываю вам об этом, потому что… Я знаю, это прозвучит странно, и мне от этого весьма неловко… Потому что, возможно, я бессознательно транслировал вам те чувства, которые относились к ней. И мне кажется, вы могли их улавливать.

Мы некоторое время помолчали, а потом я добавил:

– Но, Джойс, я хочу внести ясность: это не то, что я чувствую к вам. Я полностью на вашей стороне. К вам я ощущаю только сострадание и очень хочу вам помочь.

Джойс выглядела потрясенной. По ее щекам потекли слезы.

– Спасибо вам за этот подарок. Я повидала немало мозгоправов, но это первый случай, когда кто-то из вас сказал мне что-то личное. Я сегодня не хочу уходить из вашего кабинета – я готова проговорить с вами еще полдня. Мне хорошо!

Пациентка приняла мою открытость именно так, как я ее предложил, и с этого момента в нашей работе все переменилось. Мы хорошо и усердно трудились, и я с нетерпением ждал каждой новой встречи. Как назвать эту мою интервенцию? Думаю, это был акт сострадания, акт любви. Иных слов я подобрать не могу.

Глава тридцать четвертая

Два года с Шопенгауэром

В своем знакомстве с философскими текстами я больше всего сосредоточивал внимание на Lebensphilosophie, школе мыслителей, которые занимались вопросами смысла жизни и ценностей. В их число входят многие древнегреческие философы, Кьеркегор, Сартр и, разумеется, Ницше. Лишь позднее я открыл для себя Артура Шопенгауэра, чьи идеи о неосознаваемом влиянии сексуального влечения предвосхитили теорию Фрейда. На мой взгляд, Шопенгауэр подготовил почву для рождения психотерапии. Как говорит Филипп, персонаж моего романа «Шопенгауэр как лекарство», «без Шопенгауэра не могло быть никакого Фрейда».

Шопенгауэр был раздражающе колким, бесстрашным и чрезвычайно одиноким человеком. Он был Дон-Кихотом XIX века, нападавшим на все авторитеты, включая религию. Кроме того, Шопенгауэр был глубоко страдающим человеком, и именно его несчастье, пессимизм и неотступная мизантропия в значительной мере порождали энергию, двигавшую его работу.

Задумайтесь о его взгляде на человеческие отношения, изложенном в хорошо известной притче о дикобразах: холод побуждает дикобразов прижиматься друг к другу в поисках тепла, но при сближении они колют друг друга своими иглами. В итоге они выясняют, что им лучше держаться на некотором расстоянии друг от друга. Так и человеку (вроде Шопенгауэра), полному внутреннего жара, рекомендуется держаться подальше от других.

Глубинный пессимизм Шопенгауэра буквально свалил меня с ног при первом знакомстве. Я мог только гадать, как ему удавалось продолжать мыслить и работать, испытывая такое отчаяние. Со временем я пришел к осознанию: он полагал, что понимание способно облегчить бремя даже самого несчастного человека. Пусть мы эфемерные создания, но мы получаем удовольствие от понимания, даже когда это