Но на разборе Кочаров на критику в свой адрес не возмутился, не принял вид оскорбленного человека, лишь краснел, чувствуя, как полыхает огнем лицо, а шея и спина покрываются липким потом.

«А может, комдив прав?» – с жестокой откровенностью подумал сейчас Кочаров, и что-то неприятное, жгучее кольнуло под лопаткой.

Он мельком глянул на Марину (она стояла у окна).

– Тебя, вижу, не волнуют ни мои дела, ни мои переживания.

Марина думала о том, что жизнь ее все эти годы походила на скучный осенний вечер, которому нет конца, и как она ни старалась сблизиться с мужем, понять его, все-таки между ними находился невидимый барьер прошлого, который не смогли преодолеть ни он, ни она.

* * *

Растокин стоял над раскрытым чемоданом, укладывал вещи. Уезжал он с тяжелым чувством.

Зазвонил телефон. Растокин снял трубку, услышал голос Дроздова.

– Слушай, Валентин Степанович. Я звонил в штаб округа, твою кандидатуру на дивизию вместо меня поддерживают. Так что дело теперь за тобой.

Растокин молчал. Такого исхода он не ожидал, даже не думал об этом. И вдруг такое предложение.

– Ты меня слышишь?! – кричал в трубку Дроздов.

– Слышу…

– А чего тогда молчишь?

– Да все так неожиданно, Федор Романович… Я даже растерялся…

– Не вздумай отказываться. В другой раз могут не предложить. Учти… Прилетишь в Москву, позвони, какое решение примешь. Ну, счастливого тебе пути.

Растокин положил трубку. На какое-то мгновенье ему представился танковый полк, где он был командиром, учения, походы, лица друзей, и на него повеяло той воинской романтикой, которая захватывает человека навсегда. Растокин почти физически ощутил запах дизельного топлива, резины, будто и в самом деле находился в танке на полевых учениях.

В дверь постучали.

«Марина!»– обрадованно подумал он и кинулся к двери, но в комнату вошел шофер.

– Я за вами, товарищ полковник, – доложил он.

– Ждите в машине, я сейчас, – попросил Растокин. Вот и настал час отъезда. Было тоскливо, грустно. Так бывает всегда, когда человек оставляет близких и дорогих ему людей, а с собой увозит одни лишь надежды на новые встречи. Неправда, что время охлаждает чувства. Нет, время не властно над ними. В этом он убедился теперь сам. Время лишь укрепляет, усиливает настоящие чувства, наполняет их новым содержанием, придает иную окраску, они становятся свежее, ароматнее, как вино после длительной выдержки.

В комнату ворвалась Катя, веселая, порывистая.

– Уезжаете?

– Пора…

– Я тоже завтра уезжаю в Ленинград.

– Тебе еще рано.

– Надо… Мы едем вместе с Сережей. Ему дают недельный отпуск после госпиталя.

– Я знаю. Был у него утром.

– На свадьбу приедете?

Растокин на секунду задумался, и Катя уловила его нерешительность.

– Тогда мы свадьбу устроим в Москве.

– Этого делать нельзя, Катя. У тебя и у Сергея тут друзья. Не надо огорчать их и своих родителей. А ко мне можете приехать и после.

Чем больше наблюдал он за Катей, ее поведением, жестами, манерой говорить неторопливо, как бы с раздумьем, всматривался в черты лица, тем все больше и больше находил сходства с Мариной.

– Я провожу вас на аэродром… – сказала Катя. – Посидим перед дорогой?

– Посидим, – охотно согласился Растокин, закрывая чемодан, а сам инстинктивно бросал взгляд на телефон, хотя и знал – Марина звонить не будет.

Час назад она звонила и сказала, что провожать не придет, чувствует себя отвратительно, и чем вообще все это кончится, она себе не представляет. И, убеждая себя, что звонить она не станет, он помимо своей воли все же хотел, чтобы Марина позвонила и пришла.

… А Марина в это время торопливо шла по аллее парка. Минут десять назад было солнечно, тепло, в парке находились люди, а сейчас откуда ни возьмись налетел ветер, небо затянули серые тучи. Ветер гнул книзу молодые липы, прижимал к земле цветы, поднимал на дорожках коричневую пыль. Парк опустел.

Где-то поблизости прогремел гром, и пошел дождь, сначала редкий, мелкий, а потом такой сильный, будто наверху прорвало плотину, и поток воды обрушился вниз.

«Боже, куда я иду? Зачем? Может, он уже уехал… Ведь он сказал, через час уезжает на аэродром. И я не застану его, не увижу… Боже, что я делаю?! Зачем я иду? Надо, надо… Скорей, скорей!»

Холодный дождь хлестал Марину по лицу, рукам, шее. Ноги ее промокли, в туфлях хлюпала вода, но Марина шла, ничего не разбирая и не чувствуя.

«Скорей, скорей!» – подгоняла она себя и убыстряла шаг. А перед глазами стояло озеро, землянка, фонтаны поднятой взрывами мин черной земли, и она будто спешит сейчас укрыться от них, забиться в землянку и не видеть фонтанов огня, дыма и земли…

«Куда я бегу? Зачем? Это же безумие!»

Дождь сбивал с деревьев листья, они падали на траву, дорожки, их смывал и уносил поток воды.

«Скорей! Скорей! Только бы застать… Только бы успеть!»

Катя заметила рассеянность Растокина, спросила:

– Не хочется уезжать?

Вопрос Кати вывел его из оцепенения, он встрепенулся, быстро встал.

– Надо, Катюша, надо… Пока будем ехать до аэродрома, расскажете мне о себе?

– Хорошо…

В машине они сели на заднее сиденье. Шофер запустил мотор, и они поехали.

Дождь перестал. На западе небо прочертила ярко-светлая молния, и тут же раскатисто и звонко прогремел гром.

Вскоре из-за туч выглянуло солнце, все вокруг сразу ожило, засеребрилось, а землю от самого горизонта опоясала огромная радуга.

– Мне мама рассказывала, что в молодости вы очень дружили, любили друг друга, собирались подать заявление в загс, но помешала война. И еще она сказала, что вы мой отец. Это правда?

Растокин растерянно молчал, не зная, что ответить на неожиданный вопрос.

А Катя спросила снова:

– Это правда? Вы мой отец?

– Да, это правда, – проговорил он тихо.

Катя порывисто прижалась щекой к его лицу.

– Как я счастлива! – прошептала она.

И Растокин ощутил на своем лице ее теплые слезы…