В книге говорилось о кошмаре арестов, об истоках лагерной системы, о начале террора при Ленине и о далеких, богом забытых краях, куда забрасывали заключенных, зачастую оставляя почти без еды и крова над головой.

За три тысячи километров друг от друга Набоков и Солженицын думали об одном и том же. В деревенской глуши Солотчи, что в трех часах езды от Москвы, Александр описывал, как лагеря разрастались за пределы Соловецкого архипелага, как его безумные метастазы проникали в самые отдаленные уголки страны:

Впрочем, Солженицын продолжал надеяться, что рано или поздно дождется свидетельств от тех, кто побывал на Новой Земле.

5

Год спустя стало ясно, что процесс десталинизации застопорился. «Оттепель» закончилась, и зазвучали призывы расследовать деятельность редакции «Нового мира». О новых публикациях Солженицына уже не шло и речи. В 1965 году КГБ конфисковал архив писателя. Пока Солженицын гадал, посадят его или нет, и если да, то когда, Запад следил за перипетиями другого литературного детектива. В один прекрасный апрельский день 1966 года редакторы антикоммунистического, но довольно либерального издания Encounter – в котором появлялись произведения как Солженицына, так и Набокова, – узнали, что The New York Times обвиняет их и «Конгресс за свободу культуры», долгое время выступавший спонсором журнала, в получении денежных средств от ЦРУ.

Предположение, что некоторые из наиболее либеральных мыслителей Запада, с собственного ведома или нет, финансировались ЦРУ, использовавшим их как пешки в холодной войне, взорвало европейскую и американскую прессу. На сторону двоюродного брата Набокова, Николая, который по-прежнему занимал пост генерального секретаря «Конгресса», тотчас встали Джордж Кеннан, Джон Кеннет Гэлбрейт, Роберт Оппенгеймер и Артур Шлезингер, подписавшие в его поддержку коллективное письмо в The New York Times. На следующий день о независимой политике журнала заявили его бывшие и действующие редакторы. Через неделю сам Николай Набоков направил в газету письмо о том, что инсинуации, будто «Конгресс» был инструментом ЦРУ, глубоко несправедливы по отношению к интеллектуалам всего мира, которым «Конгресс» и его проекты «дали возможность свободно писать и говорить об актуальных проблемах и надеждах нашего века».

Но самого факта финансовой поддержки от ЦРУ никто не отрицал, поэтому ситуация оставалась мутной. В мае следующего года бывший сотрудник управления Том Брейден опубликовал открытое письмо, в котором признался, что ЦРУ конечно же финансировало все эти организации через фиктивные фонды. Мало того, ЦРУ внедряло своих агентов в редколлегию Encounter и в штат «Конгресса за свободу культуры». Зачем? Затем, что игнорировать культурное наступление коммунистов и оставлять левое крыло европейской политики на откуп Советам было бы глупо. Те, кто считает, что все деньги должны проходить через «Конгресс», наивны. На Капитолийском холме слово «социализм» – ругательное, писал Брейден, но дело в том, что в Европе жизненно важно поддерживать именно антикоммунистических левых. По его мнению, ЦРУ имело полное право вкладывать деньги в продвижение интеллектуальных и культурных альтернатив коммунизму везде, где только можно, в том числе и в Encounter.

Поднятая шумиха и новые свидетельства того, что обвинения небезосновательны, вынудили уволиться одного из редакторов журнала. «Конгресс», прекративший принимать средства от ЦРУ еще до того, как схему разоблачили, был оперативно распущен и образован заново. В мае 1967 года Николай Набоков обнародовал от лица организации официальное заявление о недоверии исполнительному директору Майклу Джоссельсону, который, как выяснилось, в течение десятилетия сотрудничал с американской разведкой. Николай Набоков знал Джоссельсона с 20-х годов и пересекался с ним по работе в течение почти двадцати лет, однако публично утверждал, что информация о реальных источниках финансирования «Конгресса» удивила его не меньше остальных.

На волне разоблачений один из бывших сотрудников разведки высказался в National Review, что порочна самая идея, будто поддержка некоммунистических левых может принести пользу, поскольку антикоммунистическая позиция вовсе не обязательно означает соответствие американским интересам. Такая точка зрения вполне могла найти отклик у президента Джонсона, который тоже был сыт интеллектуалами по горло – на тему либералов и коммунистов у него был готов простой ответ: «Они друг друга стоят».

Хотя Набоков неоднократно приводил Уилсону в пример эсеров как антибольшевистскую и одновременно антимонархическую партию, в последнее время он тоже перестал проводить различие между разными течениями социализма. В 50-х годах Набоков неожиданно отказался от литературного проекта, над которым несколько лет работал вместе с гарвардским лингвистом Романом Якобсоном. Годом ранее Якобсон ездил в Советский Союз на конференцию, и Набоков написал, что не потерпит подобных «поездочек в тоталитарные страны». Говорили также, что Набоков начал называть Якобсона «большевистским агентом», хотя до революции тот принадлежал к партии В. Д. Набокова, кадетам. Возможно, как и у Линдона Джонсона, истинная причина гнева писателя была личного свойства: когда имя Набокова внесли в список кандидатов на должность в Гарварде, Якобсон его вычеркнул.

Сам Набоков ехать в Советский Союз не собирался, но ему очень хотелось, чтобы на родине прочли его книги. Когда к нему обратились с «Радио Свобода», он с радостью поддержал идею подпольно распространить свои сочинения в России, замаскировав выходные сведения. В 50-е годы на «Свободе» работал родной брат Владимира Кирилл. Знал ли писатель, что этот проект создавался и финансировался в рамках идеологической войны, вдохновителем которой выступал Джордж Кеннан, а исполнителем – ЦРУ? В любом случае Набоков безоговорочно поддерживал проект и жалел только о том, что первой лазутчицей в СССР не пошлют «Лолиту».

Набоков позволял использовать свои романы в качестве оружия в холодной войне, но на непосредственное участие в ней его не могли подвигнуть призывы даже самых антисоветски настроенных диссидентов. Однажды группе ленинградских студентов удалось тайком передать ему через иностранного ученого послание. Но Набоков, как сообщала Вера в письме Лорену Лейтону, занимал однозначную позицию: никаких дел с советскими гражданами, поскольку такие контакты могут быть для них опасны. Кроме того, в ответном письме посреднику объяснялось, что хотя люди, желающие связаться с Набоковым, могут быть абсолютно искренними в своем диссидентстве, неясно, какие цели они преследуют и действительно ли преданы свободе, как ее понимают на Западе. Для поколения, рожденного через десятки лет после революции, это непростой экзамен.

Вера, которая вела почти всю переписку Набокова, ответила студентам, что «каждая книга ВН – удар по тирании». Среди знакомых Владимира было множество противников коммунизма, которые могли бы помочь молодым диссидентам, если сам он не хотел ввязываться в интриги холодной войны или опасался, что это ловушка КГБ. Но похоже, что Набоков действительно считал своим оружием только книги. По крайней мере за них никого не арестуют и никто не погибнет. Если всех интеллектуальных и политических талантов В. Д. Набокова и его сподвижников оказалось недостаточно, чтобы спасти страну, может, имеет смысл держаться подальше в стороне от такого рода баталий? Так по крайней мере никого не подставишь и не угодишь в ловушку истории.