В интервью, взятом после публикации книги, Набоков подтвердил правоту профессора истории. Кинбот не тот, за кого себя выдает; подсказки в романе позволяют установить, что он действительно русский и что его действительно зовут Боткин[20]. Но за пятьдесят лет, прошедших с выхода романа, никто не вспомнил о новостях с Новой Земли. Никому не пришло в голову, что Кинбот покинул не только придуманную им самим Земблу, но и вполне реальный архипелаг Новая Земля. Читатели не понимали, что может означать подобное прошлое, какую трагическую историю оно подразумевает.

Бред сумасшедшего несет в себе крупицу правды. Кинбот не бывший монарх, но он в самом деле сбежал с Земблы. Подобно первому королю Новой Земли, он вершил свое правление посреди льдов и страданий, и фантазии его рождены последней надеждой одержать верх над смертью. Сломленный, обезумевший персонаж Набокова – порождение самого кошмарного из гулаговских лагерей.

В «Пнине» Тимофей Павлович пытается забыть страшную гибель Миры Белочкиной в немецком лагере, потому что мысли о ней сводят его с ума. Кругу, заключенному в тюрьму герою «Незаконнорожденных», рассказчик дарует безумие, чтобы смягчить ужас и горе от потери сына. Герман из «Отчаяния» лишается рассудка в лагерях и воображает несуществующее сходство между собой и своей жертвой. «Полураздавленный каторгой» Николай Чернышевский в «Даре» превращается в старика, который «не может себя упрекнуть ни в какой плотской мысли». Гумберт, ставший извращенцем после того, как его первая детская любовь погибла в лагере для беженцев на Корфу, видит по ночам кошмары о женщинах, которых убивают в немецких газовых камерах, и перестает сопротивляться своим порочным импульсам. Автор «Бледного огня» милосердно оставляет Кинботу его фантастическую Земблу, чтобы тот растворял в ней свое новоземельское прошлое и искал избавления от тяги к «девоподобным юношам». В зрелом творчестве Набокова вряд ли найдется роман, в котором главный герой не раздавлен лишением свободы или неизбывными воспоминаниями о тех, кто погиб в лагерях.

10

А как же сокровища короны? Если Зембла в «Бледном огне» – это некая трансформация Новой Земли, попытка Кинбота превозмочь прошлое, то какие там могут быть сокровища короны? Кинбот, во всяком случае, твердо уверен, что агенты, которые охотятся за ними на Зембле, никогда их не найдут. Вопрос о сокровищах не давал публике покоя, хотя некоторые полагали, что они – всего лишь авторский фокус, попытка заставить читателя разделить с Кинботом его безумие.

Здесь тоже можно найти отголоски истории. Охота Советов за «короной Российской империи» часто попадала в поле зрения западной прессы; сообщалось, что в погоне за сокровищами большевики не останавливаются перед пытками и убийствами. Советы даже создали специальный Археологический комитет, который вел раскопки на Соловецких островах в поисках сокровищ. Но что за сокровища Набоков спрятал на Новой Земле?

Со временем читатели заметили, что Указатель «Бледного огня» играет с ними во всевозможные игры, одна из которых начинается со статьи о «сокровищах короны» и водит их по кругу. Когда Набокова спросили, где спрятаны сокровища короны, он сослался на Указатель, но, кроме того, объяснил, что они на Зембле «в развалинах, сэр, каких-нибудь старых бараков».

Идею о том, что на настоящей Новой Земле могут быть настоящие бараки, а в их развалинах, возможно, скрываются какие-то сокровища, критики развивать не стали. Зато в редакции The New York Times еще в 1922 году пришли примерно к той же мысли, какую высказал Набоков.

На той же неделе, когда мир впервые услышал о русских, отправляемых на безлюдный Север, газета сообщила, что большевики по всей стране развернули охоту на царские бриллианты, называя это «тщательной охраной сокровищ короны и других бесценных реликвий». В статье выражалось опасение, что такая «охрана» обернется трагедией. В своем невежестве российские лидеры «выбрасывали в Северный Ледовитый океан или за советские границы культуру гораздо более ценную, чем все эти пресловутые сокровища». Авторы статьи предупреждали, что если Россия не остановится, все ее гении окажутся либо в изгнании, либо в тюрьме, либо в могиле, и страна превратится в одну большую «изолированную Новую Землю».

В «Бледном огне» русские кладоискатели никогда не найдут сокровищ короны, потому что подлинную ценность для автора имели творцы российского либерализма и их наследники – люди, погибшие в «пыточных застенках» от «зверского террора, установленного Лениным». Настоящие сокровища Земблы-России забыты и рассеяны не только по баракам далекого таинственного Севера, но и по всему Советскому Союзу: это изгнанники, умершие на чужбине, это все расстрелянные и погибшие в лагерях, это вырванная с корнем великая культура.

Солженицын, переживший лагеря, продолжал жить их кошмарами. Набоков же знал о них только с чужих слов. Как он мог рассказать о месте, ужас которого едва ли возможно представить? Лишь соорудив поверх невообразимых фактов невероятную сказку. Такой сказкой, по убеждению Набокова, являются, в сущности, все великие романы, и он сочинил такую сказку о Зембле, переплетая историю и вымысел.

Чарльз Кинбот, мнимый король арктической пустыни, – это дань погибшим изгнанникам и узникам советских лагерей. Вымышленный беглец, изнывающий под бременем пережитого, он уже слишком болен, чтобы рассказать о том, что видел. Набоков, как и Солженицын, в своем шедевре увековечил страдания родины, но прошлое погребено у него под таким слоем безумия, что горестный плач оттуда почти не слышен.

1

Что касается стран, то их Владимир Набоков нежнее всего любил на расстоянии. Чем дольше он жил в швейцарском Монтрё, тем с большей готовностью поддерживал Америку, не видя вещей, которые его в свое время раздражали.

Владимир давно понял, в какую зону западного политического спектра попадает со своим истовым антикоммунизмом: в неприятное соседство с ультраконсервативными фанатиками. Поэтому только положение на литературном Олимпе позволяло ему любить страну и при этом не якшаться с местными представителями ненавистной ему международной братии – с «французскими жандармами; немецким отродьем, которое мне и называть-то не хочется; старым добрым погромщиком-богомольцем русской или польской породы; жилистым американцем-линчером» и его новейшим советским эквивалентом.

По мере того как сужался круг общения Набокова, жестче становились его политические взгляды: безоговорочное «да» американским войскам во Вьетнаме и «нет» студентам-радикалам. Жизнь в изоляции, в компании одной только жены, вряд ли способствовала смягчению однажды занятых позиций (Вера была еще непреклонней Владимира), а в 60-е годы хватало одних только газетных заголовков о волнениях в Америке, чтобы вывести супругов из себя.