В этой ситуации Вера сделалась сторонницей повешений и пожизненных заключений, но Владимир не изменял позициям отца, однозначно выступавшего против смертной казни. После убийства Кеннеди Набоков смотрел видеорепортажи о нападении на президента и аресте Ли Харви Освальда. Около полуночи к прессе вывели тщедушного паренька чуть старше двадцати – в растянутой домашней футболке, с порезом на лбу и синяком над глазом. Освальд путался в ответах и тихо попросил об адвокате. («Как вы повредили глаз?» – «Меня ударил полицейский».) Дмитрий Набоков позднее вспоминал, что в тот момент симпатии отца были целиком и полностью на стороне Освальда. Владимир боялся, что полиция избила ни в чем не повинного человека[21].

Несмотря на твердые убеждения, политики Набоков чурался. Когда в 1960 году калифорнийский Комитет по борьбе за отмену смертной казни обратился к нему за помощью, он признал, что безоговорочно поддерживает их устремления, но статью об этом писать не будет, поскольку уже издал «целую книгу по этому вопросу». (Брайан Бойд предполагает, что имелось в виду «Приглашение на казнь».)

Набоков действительно считал, что свои политические воззрения достаточно четко формулирует в книгах. При близком знакомстве он не мог не отметить вульгарности американцев, равно как и удержаться от соблазна высмеять их книжные клубы, жевательную резинку и предрассудки – но так он поступал с теми, кого любил. Чрезмерные нападки на США Набокова задевали. В состязании политических систем Владимир был не понаслышке знаком с участниками ралли: он твердо знал, кого хочет видеть первым, и не собирался вставлять своему фавориту палки в колеса.

Весной 1964 года Набоков на месяц вернулся в Америку для продвижения своего комментированного «Евгения Онегина». Пролежав под сукном дольше «Лолиты», этот литературоведческий труд наконец увидел свет стараниями частного фонда. Заодно Набоковы забрали из Корнеля кое-какие хранившиеся там материалы. Старым друзьям в Итаке Набоков показался еще высокомернее, чем прежде, а Вера, по их словам, вообще держалась, словно королева.

В 1962-м Набоков ненадолго заезжал в Нью-Йорк на премьеру «Лолиты» Кубрика, но с тех пор Америка стала другой страной. Федеральные войска теперь подавляли волнения, вспыхнувшие после того, как в университете Миссисипи запретили расовую сегрегацию. Летом предыдущего года от рук расиста погиб тридцатисемилетний борец за гражданские права Медгар Эверс. В сентябре в Алабаме жестоко избили африканского студента, учившегося в Корнельском университете по программе обмена; Государственному департаменту США пришлось приносить Гане официальные извинения. Через две недели после того, как Набоков навсегда покинул Итаку, заместитель одного из Корнельских деканов начал вести групповой семинар по теме «Негритянского бунта» и его значения для Америки.

Расизм был отвратителен Набокову, который еще в 1942 году на лекциях в колледже Спелман приводил Пушкина и его африканского прадеда как аргумент против сегрегации. Владимир, соединяя в себе консерватора и либерала, явно видел родственную душу в президенте Линдоне Джонсоне, чья воинственность во вьетнамском вопросе в сочетании с поддержкой движения за гражданские права являла собой вполне набоковский коктейль.

Когда осенью 1965 года Джонсон после удаления аппендикса похвастал шрамом перед камерами, у Веры, перенесшей точно такую же операцию годом ранее, случился культурный шок, а Владимир, напротив, отправил президенту телеграмму, желая «скорейшего возвращения к работе, которую Вы выполняете с таким блеском». В марте Джонсон поддержал Закон об избирательных правах, а годом ранее – Акт о гражданских правах, что в обоих случаях наверняка порадовало Набокова. Авиаудары по Северному Вьетнаму, которые начались той же осенью (и продолжались три года), в Монтрё, вероятно, тоже встретили с одобрением, хотя всего через несколько дней после набоковской телеграммы на улицы Америки от Беркли до Нью-Йорка вышли десятки тысяч протестующих.

Вера особенно возмущалась студентами-демонстрантами, говоря, что университетскому руководству надо бы их приструнить. Она считала, что наивные американцы не прислушались к тем, кто предостерегал их против коммунистов, и поэтому красным удалось внедриться в образовательную систему США и разрушить ее изнутри. Скептически относился к митингам и забастовкам и друг семьи Набоковых Уильям Бакли, который в том году участвовал в гонке за пост мэра Нью-Йорка в качестве «темной лошадки». Бакли уверял, что протестующие попросту с жиру бесятся, их возмущение – показное, и они «бросили бы на произвол судьбы малышку Анну Франк, будь ее мучителями не нацисты, а коммунисты».

Разделяя воззрения Бакли на коммунизм, Набоковы сохраняли теплые отношения и с теми из друзей, кому внешняя политика Америки нравилась куда меньше. Один из них, Эдмунд Уилсон, как выяснилось, не платил подоходного налога в 40-е и в первой половине 50-х годов. В 1955 году с подачи жены Елены он попытался договориться с налоговой службой, но номер не прошел. В конечном итоге Уилсон оказался на скамье подсудимых и в 1958 году по решению суда лишился авторских отчислений и небольшого фонда, полученного в наследство от матери.

Уилсон отплатил обидчикам книгой «Холодная война и подоходный налог. Протест». В ней Эдмунд признался, что, самовольно уходя на налоговые каникулы, он не стремился кому-то что-то доказать, но когда ему пришлось ближе познакомиться с Налоговым управлением и его махинациями, его глубоко встревожила непрозрачность структуры этого ведомства. В будущем он планирует зарабатывать как можно меньше денег, чтобы заморить голодом налоговую службу и американский империализм, ведь последний, по его мнению, кормится из закромов первой.

При всем при том Уилсон оказался в числе обласканных президентской администрацией. Когда в 1963 году сам Кеннеди решил наградить его Президентской медалью Свободы, налоговая служба отправила в Белый дом ноту протеста на шестнадцати страницах. В документе говорилось, что Уилсон пишет обличительную книгу о подоходном налоге и оборонном бюджете, в которой критикует Налоговое управление и всю бюджетную политику США. Президент не отказался от своего выбора, заметив: «Это награда не за хорошее поведение, а за литературные заслуги».

Уилсону было приятно внимание Кеннеди, но высокого мнения Набокова о Линдоне Джонсоне он не разделял. Не одобрявший даже участия США в войне с Гитлером, Эдмунд считал вьетнамскую кампанию позорной. А получив приглашение четы Джонсон на летний фестиваль искусств, ответил отказом в такой грубой форме, что шокировал сотрудников администрации и взбесил президента. Культурная инициатива Белого дома обернулась публичной поркой Линдона Джонсона авторитетными мыслителями и деятелями искусства, и тот в ярости назвал своих интеллектуальных оппонентов «сукиными детьми» и «почти предателями», поклявшись больше никогда не иметь с ними дела.

2

В первые месяцы президентства Джонсона Уилсон ездил к Набокову в Монтрё. Эдмунд с Еленой погостили три дня: в первый поужинали с Верой и Владимиром, а на второй дали в честь хозяев праздничный обед. Происходившей из аристократического рода Елене казалось, что Владимир живет «словно князь при прежней власти». Апартаменты Набоковых были довольно скромными, но Уилсону, который никак не мог решить своих финансовых проблем, претила роскошь «Монтрё-Паласа».