— Ты знаешь сообщника?

— Нет, и даже не предполагаю, кто это. Франц так и не назвал его.

— Хорошо, что было дальше?

— Дальше… Франц скопировал украденные бумаги, а заодно присвоил себе камень, который лежал вместе с ними в холщовом мешочке. Я не знал об этом. Он принес этот камень мне, чтобы я попробовал определить его назначение.

— Это и была та вещица, которую видела Алька?

Григорий кивнул.

— И это все?

— Нет, — ответил Григорий, останавливаясь перед следователем. — Есть еще кое-что. Но сначала я хочу, чтобы ты дал мне слово, что когда камень и бумаги окажутся у тебя в руках, ты позволишь мне ими воспользоваться.

— С какой стати?

— Без второй части моего признания, — продолжал Гриша, — у тебя будет только два трупа и не подкрепленная ни одним фактом версия убийства, которую твое начальство вряд ли сочтет убедительной. Мои слова — это только слова, пустой звук. Их, конечно, можно подшить в дело, но они не дадут ответов на главные вопросы — кто и почему.

Островский в сердцах стукнул кулаком по столу, хотя именно в этот момент ему очень хотелось дать Григорию в нос, а потом еще пару раз пнуть его под ребра.

— Ловко ты все придумал! — воскликнул он, обуздав свое желание. — Все рассчитал стратег хренов. Недооценил я тебя. Ладно, выкладывай, чего ты хочешь.

— Я уже все сказал. Мне нужны бумаги и камень на сутки. Обещаю, что верну тебе все в полной сохранности.

Островский задумался. У него не было оснований не верить Григорию, но и верить ему он тоже не хотел. Слишком хитер, пройдоха. Вдруг обманет? Черт его знает, какую ценность имеют эти бумаги. Возьмет все и ищи его потом, свищи. А то еще в Польшу дернет…

Григорий ждал, стоя со сложенными на груди руками перед Островским. На его лице не шевелился ни один мускул.

«Ладно, черт с ним, — решил Вадим. — Пан или пропал».

— Даю слово, — тихо сказал он, глядя на Григория снизу вверх. — Получишь все на сутки. Попытаешься обмануть, я тебя своими руками придушу.

— Значит по рукам? — оживился Григорий, и на лице его появилась широкая улыбка.

— По рукам!

В комнату заглянула Алька.

— Вы тут закончили? — спросила она с недовольным видом. — Я уже и побрызгала и покурила два раза.

Островский встал.

— Ну, вот и хорошо, Гриша, — сказал он, хлопнув хозяина по плечу. — Проводи меня до машины, там и закончим наш разговор. А то тут у художника краски сохнут, — добавил он, оглядываясь на Алевтину. — Смотри, выставит тебе дополнительный счет.

Они вышли на улицу. Было около девяти. Где-то за домом вовсю надрывались кузнечики. Пахло свежескошенной травой.

— У меня будет еще одна просьба, — вдруг признался Григорий, придержав своего гостя за локоть.

Вадим, мысленно составлявший план своих действий на завтра, резко повернулся к нему на каблуках.

— Какая? — спросил он, подбросив на ладони тяжелую металлическую зажигалку.

— Чтобы все осталось между нами.

— Можешь не переживать. Обещаю. А теперь выкладывай свой козырь, пора переходить к подсчету очков.

* * *

— Матка Боска! — воскликнул пан Бронивецкий, когда его пальцы коснулись тугого свертка, плотно засунутого между листом шифера и кирпичной кладкой. Это был полиэтиленовый пакет молочно-белого цвета, перевязанный матерчатой изоляционной лентой. Ежи расстегнул рубашку и положил пакет за пазуху, а затем бросился бегом к машине. Он долго не мог попасть ключом в щель замка зажигания, так как у него сильно тряслись руки, а глаза заливал пот, градом катившийся по лицу. «Только бы сердце не прихватило, — думал он, вдавливая до пола педаль газа. — Сейчас же надо будет сообщить куратору, что бумаги и камень у меня. Потом быстро собраться, и — домой, назад, в Краков. Хватит уже испытаний на мою голову, пора вернуться к той жизни, которая мне более всего подходит. А осенью, глядишь, уже решится моя участь, и можно будет, помолившись и простившись с родными краковскими углами, отправляться в Рим, где в стенах Григорианского института продолжится мое служение».

Запарковав автомобиль возле гостиницы, пан Бронивецкий уже собирался подняться к себе в номер, когда вдруг подумал, что будет лучше, если он на время спрячет пакет где-нибудь в укромном месте. Но где? Где найти такое место? Он лихорадочно стал перебирать в памяти все возможные варианты. Их было немного. Наконец после недолгого размышления он принял решение передать пакет на хранение ксендзу Тадеушу, с которым у Ежи были хорошие отношения, сложившиеся задолго до приезда в Несвиж: «Этот не спросит, — рассудил он. — Пусть до моего отъезда пакет полежит у него, так будет надежнее».

Ксендз Тадеуш жил недалеко от костела в старом кирпичном домишке с мансардой, из окна которой в просвете между кронами лип была видна отражающая небо гладь Замкового пруда. Не доезжая несколько десятков метров до дома ксендза, Ежи остановил машину и потянулся к пакету. Ему не терпелось заглянуть в него, чтобы своими глазами увидеть то, ради чего он пошел на такие испытания. Но еще больше ему хотелось знать, что же на самом деле не дает покоя кому-то в Ватикане. Он достал из перчаточного ящика складной швейцарский нож и, на мгновение замешкавшись, решительно вспорол сверток. Внутри оказались два сложенных в несколько раз листа плотной пожелтевшей от времени бумаги, перетянутые широкой шелковой лентой, и осколок камня величиной с ладонь, испещренный какими-то непонятными знаками. Пан Бронивецкий включил подсветку салона и развернул первый лист. Это оказался реестр ценностей, длинный список, написанный по-польски от руки. Ежи без колебаний узнал почерк Доминика Радзивилла. Документ был скреплен круглой сургучной печатью с оттиском княжеского фамильного герба. Второй лист оказался продолжением реестра. Внизу была коротенькая приписка, сообщавшая, что сим документом владелец Несвижского имения князь Иероним Доминик Радзивилл сообщает своим наследникам о тех сокровищах, которые по праву принадлежат им и могут быть употреблены во благо их рода и святой католической церкви. Также там сообщалось, что распорядителем он назначает своего эконома Адама, а посему быть так и да будет на то воля Божья. Последними в реестре значились фигуры двенадцати Золотых Апостолов, украшенных драгоценными камнями, чья судьба, судя по всему, особенно волновала куратора Ежи, а значит и Ватикан.

«Так вот оно в чем дело, — размышлял пан Бронивецкий, продолжая рассматривать оказавшиеся в его руках артефакты. — Неужели эта бумага и этот камень стоили человеческой жизни? Мне ли судить об этом, — тут же одернул он себя. — Разве могу я понять помыслы тех, кто действует от имени Святого престола?»

Он достал из багажника свой портфель, вытряхнул из него содержимое и положил туда рукопись Радзивилла и камень, после чего сбил код на замке.

7 июня 1942 г. Несвиж