— Пан Бронивецкий, — стараясь придать своему голосу спокойствие, — обратился он к Ежи. — Откройте, нам надо непременно переговорить. Это не займет много времени.

— Я звоню в консульство, — донеслось из-за двери. — Вы не имеете права!

— Это не в ваших интересах.

— Уходите!

— Тогда мне придется официально предъявить вам обвинения в соучастии в двух убийствах, — решил взять быка за рога Островский. — Вы же не уголовник, в конце концов. Разговор будет без протокола. Я всего лишь задам вам несколько вопросов. У меня есть веские основания подозревать, что вы располагаете важной для следствия информацией. Возможно, вас умышленно втравили в грязную историю, желая скомпрометировать.

— Я гражданин Республики Польша! — выкрикнул за дверью Бронивецкий. — Немедленно прекратите ваши провокации. Зачем вы преследуете меня?!

Вадим уже начал терять терпение.

— Ну, хорошо, — громко произнес он. — Сейчас мы проведем обыск в вашей машине, а затем в доме ксендза Тадеуша. Думаю, с последним у нас не будет трудностей, так как он гражданин нашей страны и подпадает под действие ее законов. Заодно выясним, чем вы занимались вчера около девяти часов вечера, после того, как вынули из тайника в костеле записку.

— Я ничего не знаю! — срывающимся голосом прокричал поляк. — Не трогайте ксендза Тадеуша, он тут не при чем.

— Встретимся у меня в кабинете, — бросил Вадим через плечо, удаляясь по коридору.

Спустя двадцать минут следственная группа, сопровождаемая участковым и понятыми, была у ворот дома ксендза.

— Приступайте, — скомандовал Островский, выходя из машины. Он уже не верил в здравомыслие поляка и в свою проницательность. Ему хотелось только одного — поскорее завершить дело, передать его в суд, написать заявление и, собрав удочки, рвануть на Припять к своему армейскому приятелю.

Обыск занял не более десяти минут. Ксендз Тадеуш сам выдал оставленный у него накануне Бронивецким портфель с бумагами Радзивилла и камнем. Запинаясь от волнения, он уверял Вадима, что понятия не имел, что в портфеле, и не предполагал, чтобы такой хороший пан Ежи мог быть причастен к каким-то неприглядным делам.

— У меня к вам будет одна просьба, — сказал Вадим, — беря ксендза под руку и отводя его в сторону. — Видите ли, это еще не факт, что пан Ежи имеет непосредственное отношение к таким делам, о которых вы говорите. Однако чтобы в этом убедиться, мне необходимо с ним переговорить. Это ни к чему не обязывающий разговор, так как никаких протоколов вестись не будет. Если он в чем-то и виноват, то лучше вовремя покаяться, чем запираться и тем самым стать соучастником тяжкого преступления. А убийство — это тяжкое преступление и тяжкий грех, который может погубить бессмертную душу. Не правда ли?

— Конечно, конечно, — поспешно согласился ксендз Тадеуш, закатывая глаза к небу. Было видно, что он здорово напуган происходящим.

— Вот и хорошо, — улыбнулся Вадим, — звоните пану Ежи и объясните ему это. Я буду ждать его в управлении у себя в кабинете. Внизу для него будет выписан пропуск. Ему абсолютно нечего бояться. У меня нет сомнения, что такой глубоко верующий и уважаемый человек не может быть соучастником тяжких преступлений.

* * *

После бессонной ночи и пережитых им нервных потрясений пан Бронивецкий был на грани нервного срыва. Он уже совершенно не сомневался в том, что его миссия не только завершена, но и полностью провалена. Все его помыслы теперь были лишь о том, как избежать ответственности.

— Будь проклят тот день, когда я согласился на эту авантюру, — стенал он, заламывая в бессильном отчаянии руки. — Как можно было быть таким легковерным?! Как?!

Конечно, ни в какое консульство он звонить не стал, опасаясь, что там могут расценить все по-своему и сделать поспешные выводы относительно его персоны. После разговора со следователем через дверь у пана Бронивецкого больше не осталось иллюзий. Он был совершенно раздавлен и опустошен.

«Все кончено, — признал он свое поражение, опускаясь на пол возле двери. — Им наверняка многое известно. Может быть, они даже следили за мной, а я, глупец, даже не удосужился это проверить. Впрочем, это и не удивительно. Никогда не думал, что мне понадобятся в жизни такие навыки. Никто меня этому не учил».

Пан Бронивецкий беззвучно заплакал, роняя крупные слезы на страницы Библии, открытой на первых главах Евангелия от Луки.

* * *

Оставшись один в кабинете, Вадим еще раз изучил изъятые в доме ксендза Тадеуша вещественные доказательства. Никакого особенного впечатления на него они не произвели. «Из-за чего весь сыр бор? — думал он, разглядывая камень, — из-за двух старых бумажек и куска какого-то, даже не драгоценного, камня? Нет, люди определенно сходят с ума… Он достал из ящика лупу и снова стал пристально разглядывать артефакты. — Написано по-польски, — бормотал он, щурясь и всматриваясь в каждую букву. — Похоже на списки какие-то…»

Закончив, Островский убрал все в сейф и погрузился в раздумья. Он не забыл о своем обещании, данном Григорию, однако и выполнять его он тоже не спешил. «Зачем ему эти вещи, — размышлял Островский, пуская в потолок кольца табачного дыма. — Какую цель преследует Гриша? Прежде чем выполнять обещание, надо непременно перевести на русский язык, что там написано, а потом все как следует сфотографировать и запротоколировать. Не хватало мне упустить что-нибудь важное, чтобы потом майор Миронов сделал из моего черепа пепельницу для стола совещаний. Гриша — типок скользкий и непредсказуемый. Он мог мне и не сказать всей правды. Потом может выясниться, что эти старые невзрачные бумажки и камешек имели какую-то особенную культурную и историческую ценность, а Гриши к тому моменту — раз, и след уже простынет. Ищи его потом, хироманта чертова, с Интерполом по всему миру. Семьи у него нет, царя в голове тоже. Выходит, ничто его здесь не держит. Если его в лоб спросить, ведь не скажет же. Однако попробовать стоит. Припугнуть его чем-нибудь… Только чем? А с другой стороны, что, если нет тут никакой интриги? Натура он впечатлительная, на голову не вполне здоров… Присочинил себе что-нибудь, а я тут мозги себе ломаю».

Зазвонил внутренний телефон. Это был дежурный.

— Бронивецкий к вам, Ежи, — сообщил он, напрягшемуся Островскому.

— А вот и мой поляк пожаловал! — воскликнул Вадим, хищно потирая руки. — Молодец ксендз, сумел-таки убедить этого Шумахера. Что ж, посмотрим, что он мне запоет, дрозд певчий.

В дверь робко постучали.

— Входите, — откликнулся следователь. — Открыто.

На пороге возник взъерошенный и изрядно помятый пан Бронивецкий. Лицо его было бледным как полотно, а красные от слез глаза смотрели из-за стекол очков подслеповато и затравленно.

«Клиент готов», — мысленно отметил Вадим.

— Czy moge wejsc[12]? — тихо спросил Ежи по-польски, держа перед собой Библию как щит.