— Воля твоя, воевода, — не стал возражать Горибор, — только дело делай, во имя богов!

Ответное бурчание, в котором помянули кого-то сопливого, и он, и остальные подчеркнуто не расслышали.

Кариярцы уехали, взяв с собой и десятка два вериложцев, а Горыныча оставили распоряжаться всем прочим.

Птиц огненных теперь кружилось много, целая стая. Кудес пел, и Вельке казалось, что он не внизу, где волхва и оборотни, а внутри ее, вся ее суть дрожала в такт незатейливой этой песне, дополняя нее, как будто звучали много маленьких кудесов, каждый немного на свой лад. Ноги Вельки ощущали жар, огненные языки медленно, но верно добирались до верха крады, обнимали уже ее всю…

Змеи огненные, опять змеи! Жалят. Больно.

Больно! И убежать от них некуда. Да и зачем?..

А птицы кричат непонятно что.

Конь длинногривый, мотая головой, искры разбрасывая, задел ее хвостом, готовый рвануться вверх, оглянулся, кося на нее налитым глазом… огненным глазом.

Огненный конь.

Вот он мордой ее толкнул, зовя вскочить на спину, чтобы умчаться вместе. Нет сил у Вельки, и руки не слушаются, и сама она привязана. А конь упрямый, толкает ее точеной мордой, и краше нет на свете этого коня, куда там Званке! Вот еще один выскочил из-под крады, у него грива длиннее, встал на дыбы, передними ногами по воздуху молотит, ржет.

Тоже зовет?

Но спину не подставляет. Машет хвостом. Гривой машет…

Как будто сказать что-то хочет.

И зовет, точно зовет!

Больно!

Никуда не умчится огненный конь, не может оторваться он от огня, его породившего, а хочется ему… тут есть куда бежать! По лесу. От дерева к дереву, дай только волю — и табун рванется во все стороны, откуда только возьмутся лошадки эти ретивые!

Но нет. Этим волю не дадут…

Закричала Велька, не в силах терпеть больше жгучие укусы… так и вьются змеи у ног, жалят…

А одна из птиц над самой головой кружит, вот она крыльями ударила Вельку, клюнула…

«Ну, что же ты, девочка! Лети, пора, пора! Помогу, за меня хватайся, вынесу! Крыльями бей, и полетишь. Только не бойся, не бойся, не бойся! Ты не сгоришь! Ты лети!»

Услышала она это?

Услышала.

Это звала ее огненная птица. Которая точно знала, что делать теперь Вельке.

Лететь… А как?

Велька билась. Кричала. Одежда на ней горела. Кудес пел. Но это все было как не с ней… не со всей сутью ее, а только с небольшой ее частью, которую Касмет привязал к столбу на краде.

Надо лететь! Небеса звали, огромные, бескрайние!

И Велька наконец крыльями ударила, целый сноп искр вокруг себя раскидала и поднялась над костром, над полянкой, следом за той, другой птицей.

Получилось.

Конечно, как же иначе. У нее же крылья!

Сверху хорошо все было и видно, и слышно. Тихо стало. Волхва Маренина опустила кудес и смотрела вверх, прямо на Вельку.

Она видела…

А Велька летела все выше, выше, следом за птицей, и остальная стая закружилась рядом, как будто подхватила их, повлекла куда-то.

Они летели долго, поднимаясь все выше, и та, первая птица, держалась рядом, словно каждый миг готова была помочь и поддержать, и оттого Вельке было спокойно и нестрашно, радостно даже.

Теперь она лучше различала птиц.

Даже, пожалуй, могла отличить одну от другой, как людей. Они все были разные. Когда уже землю стало еле видно, одна какая-то Вельку крыльями ударила, еще одна — клюнула больно, но ее провожатая грудью налетела на обидчицу, и посыпались вниз огненные перья… и та отстала.

Так хорошо было лететь! Велька бы не отказалась, чтобы полету этому конца не было вовсе, но ведь невозможно так, все имеет срок!

Они прилетели, одна за другой садились теперь на зеленую лужайку. Дивно свежая, сочная трава тут росла…

Потемнело на миг у Вельки в глазах, а когда она очнулась, то стояла на свежей этой траве уже человеком, одна-одинешенька. И ничего в ней не изменилось — одежда та же, в которой она оказалась на краде, и ожерелье янтарное, и шнурок с оберегами, и обручья на руках. Коса вот… косы не было.

Она пригладила ладонями волосы, непривычно короткие, как у мальца какого. И непокрытые… хоть бы платок раздобыть, что ли!

Как ей теперь без платка, без повоя по улице пройти? Совестно.

Ожерелье она сняла и под ноги, на траву, бросила. Обижена она была на Касмета, не станет о его поручениях беспокоиться! А хорош янтарь, крупный, гладкий, медовый, так и сияет.

Ничего. Ей от Касмета никакого не надобно. Муж он ей? Как бы не так!

А куда же деваться теперь, куда идти? Только луг да луг этот зеленый кругом, лес вдалеке еле виднеется. Идти к лесу?..

— Эй, Велюшка! Обернись-ка! — позвали.

Она и обернулась.

Там девка стояла, красивая, нарядная, длинная коса ее, лентами перевитая, на грудь перекинута. А лицо…

Лицо вроде знакомое. На матушку немного похожа и на бабку Аленью.

— Ну, вот ты и пришла, милая, — ласково сказала девка и руки к ней протянула, — здравствуй! Мы ведь думали, что тебя не дождемся. Не хотели тебя к нам отпускать! Да пришлось.

И такой своей, родной казалась Вельке эта девка, лучше сестры. Велька к ней шагнула, тоже руки протягивая, они обнялись, и разлучаться не хотелось.

— Дай посмотреть на тебя, моя хорошая, — девка отстранилась, — ты Велья, значит. А я Заринья, меня, видишь, как матушку твою зовут. Семь имен в нашем роду одно за другим повторяются. Матушке твоей крыльев не досталось, ты зато всем взяла! Понравилось?

Велька кивнула. Чего лукавить — понравилось. Страх свой и боль она уже не помнила, помнила лишь, как летела жар-птицей в высоком небе, и была, казалось ей теперь, краше многих и сильнее, и клевать ее, мешать ей в другой раз пусть только попробуют! Заринья смотрела с улыбкой.

— Понравилось. Вижу. Это хорошо. Еще полетаешь, порадуешься. А это такая большая радость, быть самой сильной, над чужой силой и властью только смеяться! Это пьянит лучше меда!

— Я буду самой сильной? — не поверила Велька.

— Самой сильной волхвой. Среди людей. А как же! Ты теперь огневка! Всем нам сестра. Не умеешь пока волхвовать, как мы, — так научишься. Нашей волшбе преград я и не знаю! Если только… — Заринья нахмурилась.

— Если что?..

— Слышала я, что ты говорила, перед тем как огонь зажгли. У тебя жених есть, любимый, да?

— Есть.

— Вот тут тебе выбирать придется. Либо он, либо огненные крылья. Отдашь себя мужчине — огневкой быть перестанешь. Силу потеряешь. И сюда к нам путь тебе станет заказан. Будешь крохами довольствоваться от того, что имела бы, будешь тосковать. Как Аленья, бабка твоя. Хотела Аленья, чтобы ты и не узнала никогда, что такое настоящая твоя сила, что такое огненные крылья. А ты узнала.