Впрочем, первоначально благоразумие не оставляло его, и он попытался решить вопрос без публичной огласки. Втайне написав письмо св. Амвросию Медиоланскому, Валентиниан II попросил того выступить посредником между собой и франком, попутно он направил письмо св. Феодосию с просьбой вступиться за него. Кроме того, император очень просил крестить его, словно предчувствуя неминуемую гибель. К сожалению, сам св. Амвросий не имел возможности в тот момент совершить таинство крещения над ним, и страстное желание императора не было удовлетворено.

Впрочем, возможно, терпение привело бы Валентиниана II к успеху, но, как нередко бывает, юный царь не смог сдержать благородные порывы гнева и тем самым невольно спровоцировал близкую развязку. Как-то раз император вызвал франка к себе и, сидя на троне, потребовал от того отчета обо всех уволенных из царского двора и назначенных чиновниках, а потом вручил ему бумагу, в которой говорилось об отставке самого Арбогаста. На это дерзкий франк хладнокровно и цинично заметил, что не нуждается в одобрении своих поступков и его власть зависит не от Валентиниана, а от остроты меча, что висит у него сбоку.

Рассерженный царь едва не прикончил франка клинком, выхваченным из ножен стоявшего рядом телохранителя, но по мягкости характера не смог опустить меч на его шею. Внешне происшедшее постарались прикрыть благопристойными картинками, однако уже через несколько дней Валентиниана Младшего нашли задушенным в собственной спальне, и Арбогаст распространил слух, будто бы отчаявшийся царь сам себя лишил жизни. Тело императора было перевезено в склеп, где над ним св. Амвросий произнес пышную речь, в которой даже уверял плачущих сестер Валентиниана II, что, несмотря на отсутствие таинства Крещения, их царственный брат своими делами и самой смертью заслужил себе вечный покой.

Святитель Амвросий Медиоланский дал замечательные характеристики юноши-царя, искренне горюя о том, что в его лице Рим лишился замечательного властителя. «Оплакивают Валентиниана все, плачут неизвестные и боящиеся, плачут принужденные и варвары, плачут и те, которые казались неприятелями. К скольким стонам побудил он народы от Галлии и до наших мест? Ибо все оплакивают его не как императора, но как общего отца, сожалея о смерти его, как своей собственной. Лишились мы императора, о котором соболезнование наше умножается тем более, что был он не зрел летами, но мудр советом»[512]. В своей эпитафии на смерть василевса св. Амвросий, между прочим, едва ли не впервые в церковных памятниках уподобил царя священнику. Так, обращаясь к сестрам убитого, он восклицает: «Позабудьте его несчастье, помните его добродетель. С упованием ожидайте от него помощи, ночью да престанет он вам как архиерей (выделено мной. – А. В.), и пусть не разделяет вас от него и самый сон»[513].

Так прекратила свое существование династия Валентиниана, с которой связаны серьезнейшие кризисы Империи, отпадение территорий, занятых варварами, и проблески грядущих бед, которые еще столетиями будут преследовать вечный Рим. Вместе с Валентинианом II заканчивала свою историю эпоха Западных императоров. Теперь уже не Рим, а восточная столица, Константинополь, все более будет определять характер отношений между двумя частями Империи и имя будущего властителя Вселенной.

Краткое царствование Юлиана Отступника и Иовиана заметно изменило положение дел в Церкви. Старое поколение богословов постепенно уходило со сцены, уступая место новым исследователям истины, не принимавшим участие в прежних диспутах и потому более сдержанным и склонным к выслушиванию мнения своих оппонентов. Изменяются и предметы спора: самый важный вопрос, рожденный арианством, о Божестве Сына постепенно теряет свою остроту и уступает место другим догматическим темам, в том числе о Божестве Святого Духа. Соборная активность не ослабла, но заседания, организованные после смерти Констанция и вплоть до II Вселенского Собора, носят, скорее, примирительный характер. Ни одна из сторон более не требует обязательного вселенского признания своей вероисповедальной формулы.

Церковному миру, как это ни покажется странным, в большой степени способствовала религиозная политика Юлиана, сопровождавшаяся сценами времен Диоклетиана. На время все, кроме одиозных вождей ариан, снискавших расположение Отступника, отложили обиды и сплотились, чтобы дать отпор надвигающейся опасности. Старый никеец Аполлинарий Лаодикийский в блестящем сочинении доказал несостоятельность язычества, а слепой старик арианин Марий Халкидонский публично проклял Юлиана в его собственном присутствии. Оставленные политической властью, не желавшей видеть при своем дворе никого из галилеян, церковные партии волей-неволей вынуждены были сблизиться, оценить достоинства противников и собственные ошибки[514].

В 60‑х и 70‑х гг. IV в. уже не наблюдается крупных Арианских соборов, как это было ранее в Тире и Селевкии. Вообще не видно Соборов, которые взяли бы на себя смелость по-новому изложить исповедание веры. Самые стойкие ариане с подозрением стали относиться к своим бесконечным по числу вариаций Символам – ведь ни один из них не приобрел ни авторитета, ни популярности в Церкви. Они начали вслух припоминать пророческие слова св. Афанасия, что, оспаривая Никею, составят множество иных Соборов, на каждом из которых будут излагать веру, но ни одно их вероизложение не устоит[515].

«Во всем, что ни делают теперь ариане, слышится лишь один и тот же зов: “Пойдем к отцам своим и скажем им: анафематствуем арианскую ересь и признаем собор Никейский”, как это требовал от них св. Афанасий». Страх перед «Единосущием» прошел, а о составлении новых Символов уже нет и речи. Со своей стороны православные также становятся все более снисходительными к противникам; при самых легких условиях кающиеся ариане принимаются в Церковь. Даже в таких гнездах арианства, как Константинополь и Антиохия, постепенно начинают преобладать никейцы. К 70‑м гг. IV в. стало очевидным, что Никейская вера получает повсеместное признание и первенствует[516].

Уже осенью 363 г., сразу после смерти Отступника, в Антиохии состоялся Собор из 27 епископов под руководством патриарха Мелетия (360—381). Отцы Собора заявили, что они держатся Никейской веры, но готовы понимать ее следующим образом: Сын рожден из существа Отца и подобен Отцу по существу. В любом случае, они внесли в соборные акты текст «Никейской веры», подписали его и отправили императору Иовиану на утверждение. Мало-помалу значительная часть восточного епископата начинает отходить от жесткого неприятия «Единосущности», а арианство испытывает на себе новые разделения на различные партии.