Лукьян так понял, что аж зубы скрипнули, а вот Алеша не понимал уже ничего. На одержимого Ежович не походил, на колдуна тем более, но с чего-то домовитый хозяин, сговоривший дочку за сына старого друга, человека явно не бедного, одурел, причем нелепо. Взял Огнегорово золото и решил, что зажиточный харчевник для него теперь беден? Но подсылы улыбчивы да сладкоречивы, по крайней мере пока дело не сладят, а дорогу в Лукоморье колдун все еще не нашел. Сыскал клад разбойника Фомки? Алена права, такого шила в мешке не утаишь. Кто-нибудь бы да заметил, что Ежович несколько дней пропадал, а потом сам не свой вернулся. И почему он к себе никого пускать не хочет? Стоило Киту пригрозить буяну его же собственным погребом, как тот пошел на попятный. Скрывает что-то Лукьян, что-то нехорошее.

– Ладно, Алеша, – тоже о чем-то думавший Кит трепанул Охотника по плечу. – Ну его… Пошли к столу.

Запнувшийся было праздник выправился. Присмиревший отец невесты уселся рядом со своей уставшей хозяйкой, девушки с песнями и причитаниями вывели закутанную в белый с алым плат Журавку. Вечный, как сама плодоносная осень, обряд покатился своим чередом, но Алеша хоть и улыбался, и поддакивал, думал о злющем мужике и захлопнутых перед носом сватов воротах. «Ноги твоей в моем доме не будет…» Это он воеводе, с которым хлеб-соль водил и за которого, по словам Алены, чуть ли не дочку прочил. Нечисто тут дело, ой нечисто.

– Добрая, – окликнул Алеша ту самую румяную болтушку, что принялась выхвалять невесту вперед матери, – не подскажешь, где этот ваш Лукьян живет. Воевода мне его наказал после пира домой отвести да покараулить, а то мало ли?

Уже слегка хмельная и оттого еще более разговорчивая бабенка подсказала – да так, что Охотник узнал и сколь высок у Ежовичей забор, и как цепного кобеля кличут.

* * *

В сумерках усадьба казалась опрятной и спокойной, разве что Волчок забрехал, но его Алеша унял быстро. Охотники знают, как заставить собаку замолчать, а хорошие сторожевые чуют, если чужак замышляет недоброе. Алеша не замышлял.

Быстро обойдя кругом двора, китежанин подошел к хлеву и замер, почти слившись со стеной. Пес успокоился и, звякнув своей цепью, убрался в конуру, куры, как им и положено, уже спали. В хлеву блеяла дурная коза, светлели заботливо побеленные стволы яблонь и настырно несло свежим пометом – хозяева под зиму удобряли огород. Возиться с дерьмом в день дочерней свадьбы можно лишь с немалой злости, но злости у Лукьяна как раз хватало. Охотник поморщился, еще немного послушал и поклонился «куриной лапке» – пушистой сосновой ветке, по обычаю прилаженной к стене.

– Друг дорогой, хозяин дворовой, – негромко окликнул богатырь, вытаскивая плошку и наливая в нее лучшего Гордеева меда. – Выйди-покажись, медком сладким угостись, не чинись.

Обычно охочие до свадебных харчей доможилы чиниться и не думают, но здешний дворовой объявляться не торопился, только неподалеку словно бы вздохнуло. Охотник малость выждал, вслушиваясь в крепнущее козье блеянье. Котиться, что ли, собралась? Если так, хороший дворовой может медком и пожертвовать, то есть не пожертвовать, а отложить угощение на потом. Тогда придется соваться в избу и улещивать домового.

– Не хоронись, старшой над двором, – нараспев повторил Алеша, прикидывая, не перетащить ли угощение внутрь хлева. – Уважь Охотника китежанского. С добром на двор твой пришел да с делом важным и тайным.

Дворовые друг к дружке ревнивы, а к чужакам все больше злы да недоверчивы, но нужными словами их пронять можно, особенно когда к призыву подарочек прилагается. Управителям двора особо любы яркие ленточки и всякая блестящая мелочь, но от меда или киселя не откажется ни один нечистик, к тому же Алеша надеялся, что дворовому хотя бы любопытно станет, – и угадал. В углу за дверью сумерки сгустились во что-то вроде лохматого, сжавшегося в комок кота. Это было странно: домашний дух, если уж показывается чужакам, то во всей красе. Смотрите, дескать, каков я из себя силач да богач… впрочем, если поблизости засела какая-то погань, дворовой мог и поскучнеть.

– Сказывали мне в граде Китеже, – Охотник понизил голос, будто готовясь поделиться великой тайной, – прошло в вашу сторону что-то скверное. Проверить мне велено, а то и помочь…

– Правду говоришь аль лукавишь? – недоверчиво прокашляло из угла. – Помочь велено? А сдюжишь?

– Сдюжу! – твердо пообещал Алеша. – Охотник я китежский или кто?

– Охотники разные бывают, – сгусток тьмы издал звук, больше всего напоминающий шмыганье носом. – Брехуны да бахвалы и у ваших тоже встречаются.

– Не без того, но я и впрямь помочь хочу. – Богатырь рискнул шагнуть к собеседнику, и тот не исчез. – Что стряслось у вас? Поведай, друже, а то, сам понимаешь, не зная броду, соваться в воду нельзя.

Темный сгусток блеснул парой ярко-зеленых глазок и уставился на гостя. В Охотниках дворовой вряд ли много понимал, но осмотром, видать, остался доволен. Еще разок шмыгнув, видимо, все же носом, он отлепился от стены и двинулся к чужаку. Сперва показалось, что неспешно, с чувством собственного достоинства, но, вглядевшись, Алеша понял: бедолага с трудом волочит ноги.

То, что это в самом деле дворовой, подтверждали и козлиные вытянутые зрачки, и то, что всей одежки на нем были порты да пояс с шитым золотом кошелем. Эдакое богатство означало, что дом у Ежовичей – полная чаша, а у справных хозяев доможилам пристали бодрость и деловитость. Разлад в избе на домашних духов, конечно, влияет не лучшим образом, они с того дуреют, могут и вовсе умом тронуться, но для этого нужно время. Да и не злобствует здешний дворовой, не каверзничает, а хромает и кашляет.

– Так что стряслось-то? – повторил Алеша, косясь на луну, чтоб прикинуть время. Воевода с Гордеем обещали Лукьяна не отпускать, но как бы кого из домочадцев не принесло.

– Кабы мы сами знали! – доможил утер ладонью слезящиеся глазки. – О прошлом годе под зиму хозяйка за околицу пошла да с курчонком вернулась.

– Рябым? – подался вперед китежанин. – А мышь странная следом не прибегала, не видел?

– Не, не видал. Про мыша Пушка, котяру нашего, спросить бы, только сбежал он, шкура драная. А кура не рябая была, а черная да писклявая. Я-то к птице касательства не имею, дурные больно – ни мозгов, ни понятия. Нет, про лису, если примечу поблизости, Волчику, дружочку моему, скажу, а так мое дело сторона!

– Где эта пискля? В курятнике?

– То-то и дело, что нет. Хозяйка поначалу в курятник запустила, только хозяин в тот же вечер зачем-то в избу забрал. С тех пор и пошло у нас все наперекосяк. – Косматая, покрытая длинной пепельной шерстью лапка ухватила плошку. И то верно, беду не заешь, но запить можно.

– Хозяин с хозяйкой с того времени не в ладах?

– Ну не вовсе с того. Тогда снег еще не выпал, а разлаялись они, уже бело вокруг было.

Дворовой прихлебывал мед и жаловался, Алеша лихорадочно соображал, подкидывая бедолаге новые и новые вопросы. Загадочного черного цыпленка, который мог стать причиной Лукьяновой дури, на дворе больше ни разу не видели. Хозяйка плакала сперва в одиночку, потом с дочерьми. Кобель Волчок слез не лил, но ходил смурным, на дом рычал и подниматься на крыльцо избегал. Кот же подло и трусливо сбежал, но поскольку мыши тоже пропали, о нем только домовой и жалел. Нашел, о ком!