По одной из версий, в действительности Анна Андерсон являлась даже не Анастасией Чайковской, а Франциской (по другим сведениям, Ганной) Шанцковской, рабочей берлинского завода, выпускавшего взрывчатые вещества. Ее генетическое родство с семьей Шанцковских подтвердили два независимых друг от друга теста ДНК, произведенные после ее смерти.

Несмотря на то что по показаниям непосредственных участников расстрела, а также других свидетелей Анастасия Романова погибла, пусть даже и одной из последних, в подвале дома Ипатьева, получив при этом восемнадцать ударов штыком, существуют показания очевидцев, засвидетельствовавших спасение юной княжны. Например, некий мужчина, проживавший напротив дома Ипатьева, утверждал, что видел, как княжна бежала и спряталась в соседнем доме. Однако никаких реальных доказательств он привести не мог.

Первое упоминание об Анне Андерсон в связи с историей «спасшейся княжны Анастасии» относится к ночи 17 февраля 1920 года, когда неизвестная женщина пыталась покончить с собой, бросившись в воду с Бендлерского моста в Берлине. Дежуривший неподалеку полицейский сумел спасти неизвестную, после чего она была доставлена в ближайший полицейский участок.

Позже потерпевшая объяснила, что прибыла в Берлин для того, чтобы разыскать свою «тетю» принцессу Ирен, сестру царицы Александры. Однако «родственники» не только не признали ее, но и осудили, узнав о том, что у нее есть внебрачный ребенок. В связи с чем она, потрясенная до глубины души холодностью приема «последних близких людей» и осознанием того, что осталась одна на всем белом свете, в приступе отчаяния решила покончить с собой. Здесь стоит отметить, что внятно объяснить, как она оказалась на мосту и почему решила прыгнуть в воду именно там и с такой сравнительно небольшой высоты, претендентка так и не смогла.

В момент доставки в полицейский участок на потерпевшей были надеты черные чулки, черные высокие ботинки, черная юбка, грубое платье без меток, блуза и большой платок. Все это было насквозь пропитано водой. Никаких документов, которые могли бы помочь установить ее личность, у неизвестной не оказалось, а на задаваемые вопросы она не отвечала. Поэтому полицейские и пришли в конце концов к логичному выводу, что перед ними сумасшедшая, в связи с чем неизвестную доставили в Елизаветинскую больницу для бедных.

Там ее осмотрели доктора, после чего составили заключение о том, что пациентка склонна к меланхолии, серьезно истощена (следует уточнить: ее вес составлял 54 кг при росте около 160 см). Кроме всего прочего, на спине самоубийцы имелись шрамы от полдюжины огнестрельных ран, а на затылке – шрам в форме звезды, что предположительно могло объяснить временную амнезию (потерю памяти). Во избежание новых попыток суицида медиками было рекомендовано перевести потерпевшую в психиатрическую клинику в Дальдорфе, что и было сделано.

В клинике ей поставили окончательный диагноз: «психическое заболевание депрессивного характера» – и поместили в одну из палат четвертого отделения, предназначенного для так называемых «тихих» больных.

Пациентка вела себя очень сдержанно, говорила с явным восточным акцентом. Она наотрез отказывалась назвать свое имя, возраст и профессию; во время бесед всегда была очень напряжена. Заявлять что-либо официально больная не желала, лишь признавала, что пыталась покончить с собой, отказываясь назвать причину произошедшего.

В клинике в Дальдорфе неизвестная провела полтора года. Она могла часами сидеть молча или лежать на кровати, уткнувшись лицом в покрывало, не отвечая ни на какие вопросы. Первые слова, которые она произнесла, были бессвязной немецкой фразой: «Ничего, несмотря ни на что». Это было ответом на вопрос врачей: надо ли сообщить о ее местонахождении родственникам? Иногда пациентка, неожиданно оживляясь, заводила разговоры с медсестрами и больными. Она много читала, в основном газеты на немецком языке, и производила впечатление хорошо образованной женщины.

Поскольку ее имя узнать так и не удалось, в документах она стала значиться как «фройляйн Унбекант» (от немецкого слова «неизвестная»). По утверждению одной из сиделок, больная понимала вопросы, обращенные к ней по-русски, но отвечать не могла, что впоследствии дало возможность предположить, что ее родным языком был какой-то другой славянский, скорее всего польский язык. Правда, сведения о том, говорила ли новая пациентка по-русски и понимала ли этот язык, сильно расходятся. Некоторые свидетели тех событий показывали, что слышали, как неизвестная говорила по-русски четко и правильно.

Однажды в палату, где находилась странная пациентка, кто-то принес журнал с фотографией членов царской семьи. «Фройляйн Унбекант» это очень взволновало. А когда сиделка указала на одну из дочерей царя и заметила, что та могла спастись, неизвестная поправила ее: «Нет, не та. Другая».

К тому же существуют свидетельства о том, что неизвестная так говорила о германском императоре и наследнике престола, будто была с ними лично знакома. Кроме того, вскоре стало очевидным, что больная склонна к откровенному фантазированию. Стоит отметить также полное нежелание девушки фотографироваться. По свидетельствам очевидцев, ее чуть ли не силой приходилось усаживать перед камерой.

Одна из свидетельниц рассказывала, что спустя несколько дней после того, как больная взяла в руки иллюстрированный журнал, она в приступе откровенности рассказывала о том, что во время Екатеринбургского расстрела «главарь убийц», размахивая револьвером, подошел к Николаю и выстрелил в упор. И о том, что горничная «бегала с подушкой в руках, пронзительно крича».

Возможно, толчком к созданию образа самозванки послужила соседка Андерсон по палате, прачка Мария Пойтерт, страдавшая, как принято считать, манией преследования. Ей постоянно казалось, что за ней кто-то подсматривает и ее обворовывает. Также госпожа Пойтерт рассказывала о себе, что, будучи портнихой, поставляла платья фрейлинам российского императорского двора. Было ли это фантазией – выяснить не удалось.

22 января 1922 года Мария Пойтерт выписалась из клиники, но, оставшись глубоко убежденной, что под видом «фройляйн Унбекант» скрывается одна из дочерей российского императора, начала упорно искать тому доказательства. Исследователи не без оснований предполагают, что, не возьмись за дело энергичная госпожа Пойтерт, никакой Анастасии-Андерсон и в помине бы не было.

Менее чем через два месяца Пойтерт встречается во дворе Берлинской православной церкви с бывшим капитаном императорского кирасирского полка М. Н. Швабе и рассказывает ему о своих предположениях. Ей удается уговорить капитана посетить странную пациентку и постараться установить ее личность.

8 марта 1922 года Швабе в сопровождении своего друга инженера Айнике посетил в Дальдорфской клинике неизвестную и показал ей фотографии вдовствующей императрицы Марии Федоровны. По воспоминаниям самого капитана, больная ответила, что эта дама ей не знакома.

По словам же самой Анны Андерсон, ситуация выглядела совершенно иначе. Впервые якобы потеряв всякую осторожность, больная вскричала, что на фото изображена ее бабушка.

Для того чтобы рассеять все сомнения и избежать возможной ошибки, Швабе уговаривает госпожу Зинаиду Толстую, ее дочь, а также капитана кавалерии Андреевского и хирурга Винеке посетить вместе с ним неизвестную еще раз. По воспоминаниям Швабе, госпожа Толстая и ее дочь долго разговаривали с больной, показывали ей какие-то иконки и шептали какие-то имена. Больная не отвечала, но была взволнована до слез. Рассмотреть ее внешность посетителям так и не удалось: она упорно закрывала одеялом лицо. Швабе вспоминал, что Андреевский назвал больную «ваша светлость» и это, видимо, произвело на нее особое впечатление.