Великая княгиня вспоминала, что разговаривать с больной ей было трудно. Некоторые вопросы та попросту игнорировала и часто впадала в раздраженное состояние. Ей показали несколько фото, в частности, изображений покоев царскосельского дворца и детской столовой, – больная не проявила к ним никакого интереса. Великая княгиня привезла также иконку Святого Николая, покровителя императорской фамилии. Иконка была показана Анне Андерсон, что вновь не дало никакого видимого результата.

Кроме того, ошибки в воспоминаниях, которые допускала больная, никак нельзя было объяснить провалами в памяти. Так, например, на пальце у нее был шрам, и она уверяла окружающих, что поранила палец, когда лакей слишком резко захлопнул дверцу кареты. Великая княгиня помнила тот случай. Речь здесь шла о Марии, старшей сестре Анастасии, которая действительно серьезно поранила руку, но не в карете, а в императорском поезде. Со всей вероятностью можно сказать, что некто, краем уха услышав об этом, в сильно измененном виде передал историю самозванке. Великая княгиня покидала Берлин в полном разочаровании от этой малоприятной встречи.

Пьер Жильяр решил, насколько это вообще было возможно, навести справки о прошлом Анны Андерсон. Сопровождавший его полковник Куликовский через своего бывшего сослуживца сумел связаться с капитаном Швабе и его женой. От них Жильяр узнал всю подноготную самозванки, начиная с момента ее появления в Берлине в 1920 году. В итоге Жильяр пришел к выводу, что очень многое из жизни семьи императора Анна Андерсон могла узнать от русских эмигрантов. У них в гостях она часами рассматривала фотографии членов царской семьи, что позволило ей затем легко узнавать их на любой фотографии или картине.

Также выяснилась и то, откуда в ее лексиконе возникло слово «Швибзик». В 1922 году в Берлин прибыл П. Булыгин, бывший русский офицер, ездивший в 1918 году в Сибирь по поручению великой княгини Ольги в надежде разузнать все, что можно, о судьбе императорской фамилии. В качестве пароля великая княгиня назвала ему это домашнее прозвище юной княжны. Булыгин, коротко знакомый со Швабе, часто рассказывал ему о своем сибирском путешествии. Познакомившись с госпожой Чайковской, они решили испытать незнакомку на предмет знания истории «собственной» жизни. Что же касается самой Чайковской-Андерсон, то, говоря по правде, она так и не сумела ответить на вопрос, какое же прозвище ей дали дома. Потому госпоже Швабе, до последней минуты надеявшейся на «прозрение» претендентки, пришлось слог за слогом открыть ей его…

Казалось, что все уже ясно. Но нет – на Рождество 1925 года великая княгиня Ольга Александровна прислала Анне Андерсон письмо с поздравлением и собственноручно связанную теплую шаль, объясняя этот шаг жалостью к несчастной женщине.

Пьер Жильяр также время от времени осведомлялся о состоянии здоровья Анны и просил его немедленно уведомить, как только больная почувствует себя достаточно хорошо, чтобы отвечать на вопросы. Он отмечал также, что почерк на присланной ему открытке очень похож на почерк тринадцатилетней Анастасии, и просил проверить, не доводилось ли Анне видеть что-то написанное великой княжной. Подтверждал он и правильность ее воспоминаний о собственном полке имени великой княжны.

Но в апреле 1926 года интерес Жильяра к претендентке вдруг резко пропадает. Он объяснял это тем, что заметил, что все письма, написанные ему самозванкой, редактируются его корреспондентами на предмет допущенных ею ошибок и неточностей. Но самое ужасное состояло в том, что в Берлине ширились слухи о предстоящем выходе какой-то книжонки о госпоже Чайковской, где говорилось, что великая княгиня Ольга, его жена и он сам единодушно признали в больной великую княжну Анастасию. Господин Швабе уверял, что к этой публикации причастен доктор Руднев. Жильяр тотчас же написал госпоже фон Ратлеф, что если все, что он узнал, верно, он незамедлительно опубликует в прессе категорическое опровержение.

Угроза возымела действие: Жильяр получил от нее ответ, в котором она уверяла, что ни Руднев, ни сама она ничего не знали о готовящейся публикации, и просила не предпринимать никаких ответных шагов. Таким образом, в своих подозрениях Пьер Жильяр не ошибся. После этого инцидента ни о каких книгах и разговора больше не возникало.

Приблизительно тогда же в одном из интервью, данных в качестве «Анастасии» вездесущим корреспондентам, Андерсон упомянула о тайной поездке в Россию великого герцога Эрнста-Людвига (брата императрицы Александры Федоровны), состоявшейся в 1916 году, в разгар Первой мировой войны. Сторонники тождества Анастасии и Анны Андерсон полагают, что именно это признание оттолкнуло от нее семью и заставило Романовых открещиваться от родства, так как ее слова, окажись они правдой, могли скомпрометировать царскую фамилию. Противники ссылаются на вердикт Гамбургского суда, который утверждал, что подобная поездка никогда не имела места.

Однако постановление суда было вынесено в 1970 году, а в середине двадцатых подобные сведения могли нанести репутации Эрнста-Людвига серьезный вред: визит офицера действующей армии во вражескую страну мог расцениваться как предательство. Заинтересованный в опровержении этих сведений Эрнст-Людвиг нанял частных детективов для выяснения личности Анны. Сам герцог не стеснялся в выражениях и прилюдно назвал претендентку бесстыдной сумасшедшей самозванкой. По его приказу госпожа Спиндлер должна была посетить Бухарест, чтобы постараться разыскать там следы семьи Чайковских, а Мартин Кнопф занялся выяснением подлинного имени Анны Андерсон.

По сведениям, пришедшим из Бухареста, ни в одной церкви города и пригорода не был зарегистрирован брак человека с фамилией Чайковский, ни в одной церковной книге не было записи о крещении младенца с такой фамилией, да и сам младенец не нашелся ни в одном из приютов. В полицейских отчетах (по приказу самой румынской королевы Марии, полиция города оказывала госпоже Спиндлер посильную помощь) не было зафиксировано гибели в уличной драке человека по фамилии Чайковский. Более того, ни один Чайковский вообще не проживал ни в Бухаресте, ни в его окрестностях, равно как ни находился ни в охране Ипатьевского дома, ни среди подчиненных Юровского.

Мартин Кнопф, в свою очередь, сообщил, что Анна Андерсон на самом деле была фабричной работницей (полькой по происхождению) по имени Франциска Шанцковска. Во время войны Шанцковска работала на заводе, где изготовлялись взрывчатые вещества, и шрамы на теле, которые она выдавала за следы от штыков, полученные во время расправы над царской фамилией, объяснялись ранениями, полученными при аварии на производстве. С 1916 года Франциска Шанцковска была не в состоянии работать и кочевала из одной психиатрической больницы в другую, пока в 1920 году не пропала без вести. Кнопфу удалось разыскать некую госпожу Дорис Вингендер, которая опознала бывшую постоялицу, снимавшую комнату в доме ее матери под именем Франциски Шанцковской. Кроме всего прочего, Дорис добавила, что в 1922 году, когда Франциска жила у нее несколько дней, она рассказывала своей домохозяйке о жизни в семьях русских монархистов, которые принимали ее за совсем другую особу…

Там же, у госпожи Вингендер, Франциска обменяла свою одежду на новую. Оставленный ею комплект показали чете фон Кляйст, которые немедленно опознали ее как собственный подарок «Анастасии Николаевне».