Самой же госпоже Ратлеф Волков якобы признался в том, что не решился потом подтвердить официально (якобы из страха быть объявленным сумасшедшим), что женщина, с которой он встречался, действительно великая княжна Анастасия Николаевна.

А в третьем, собственном отчете Волков с предельной ясностью написал, что претендентка не имеет к Анастасии Николаевне Романовой никакого отношения. Он показывал, что в первый раз ему даже не позволили говорить с Чайковской, а только показали ее из окна. Но даже этого ему было достаточно, чтобы понять, что вышеназванная женщина не имеет ничего общего с покойной великой княжной.

Визит Волкова к претендентке в его собственном изложении выглядел следующим образом: чтобы положить конец всяким сомнениям, он настоял на личной встрече, и они увиделись на следующий же день. Волков спросил, узнает ли она его. Женщина ответила, что нет. Тогда он задал ей еще множество вопросов, ни на один из которых она также не могла дать ни одного вразумительного ответа. Поведение людей, окружающих госпожу Андерсон, показалось Волкову довольно подозрительным. Они постоянно вмешивались в разговор, отвечали вместо нее и объясняли любую ошибку плохим самочувствием больной. Но сам Волков пришел к выводу, что если ей и известны некоторые факты из жизни императорской фамилии, то она просто вычитала их в книгах или вынесла из рассказов приближенных к царскому двору особ, поскольку она ни разу не упомянула ни единой детали, кроме тех, о которых писала пресса или говорили посетители.

Пьер Жильяр, воспитатель императорских детей, был одним из немногих, сумевших уехать из Екатеринбурга до расстрела царской семьи. Как вспоминал он сам, его участие в деле Анны Андерсон началось с письма, присланного его жене великой княгиней Ольгой Александровной с просьбой посетить претендентку и удостовериться окончательно, является ли она великой княжной или нет. Письмо это его совсем не обрадовало, тем не менее он тотчас же отправился в Берлин.

В это время Анна Андерсон чувствовала себя очень плохо. Костный туберкулез продолжал прогрессировать, и она вынуждена была отправиться в Мариинскую больницу в Берлине, где ей сделали операцию на локтевом суставе левой руки. Больную сильно лихорадило, левая рука почти отнялась. Именно в таком состоянии и застал ее Жильяр.

Проведя тщательный осмотр претендентки, Жильяр пришел к выводу, что эта женщина была ему абсолютно не знакома: ничем, кроме цвета глаз, она не была похожа на великую княжну.

Господин Жильяр все же решил довести дело до конца и пришел к Чайковской еще раз, на следующее утро, когда лихорадка спала и больная чувствовала себя гораздо лучше. Но это ничего не изменило: точно так же он не смог добиться вразумительных ответов ни на один свой вопрос. В конце концов Жильяр указал на свою жену и спросил, знает ли больная, кто эта женщина. Больная, подумав некоторое время, с сомнением заметила, что это, должно быть, «младшая сестра ее отца», приняв, таким образом, мадам Жильяр за великую княгиню Ольгу. Сам господин Жильяр сделал из этого вывод, что больной было заранее сказано, что к ней приедет великая княгиня, и «узнавание» было основано на этом факте.

Госпожа фон Ратлеф, неотлучно находившаяся при больной, сразу же попыталась объяснить это недоразумение плохим самочувствием претендентки. Возражения Жильяра о внешнем несходстве Андерсон и Анастасии были отметены на том основании, что больная получила в Екатеринбурге жестокие удары прикладом в лицо, доказательством чему было отсутствие многих передних зубов.

Подобные возражения Жильяра не убедили, но его смущало то, что больная помнила свое домашнее прозвище Швибзик, о котором мало кто знал. Конечно, его могли ей подсказать те, кому была выгодна вся эта история. Жильяр решил остаться еще на какое-то время, чтобы выяснить все до конца.

Госпожа фон Ратлеф не отрицала того, что при первом визите больная не сумела узнать своих гостей. Тем не менее она уверяла, будто мадам Жильяр обратила внимание на ноги Андерсон: имелся в виду ее искривленный большой палец – так называемое поперечное плоскостопие, довольно редко встречающийся у молодых женщин, чем сторонники тождества Анны Андерсон и Анастасии Романовой до сих пор обосновывают свою версию. Также она говорила, что Андерсон якобы сумела вспомнить Пьера Жильяра уже после его ухода, а во время второго свидания осведомилась, почему он сбрил бороду, на что получила ответ, что это было сделано специально, чтобы не быть узнанным большевиками.

И если Пьер Жильяр был осторожен и достаточно мягок, то Сидней Гиббс, воспитатель цесаревича, выразился совершенно прямолинейно, заявив, что если эта дама – Анастасия, то он – китаец. И добавил, что в неизвестной нет ни малейшего сходства с великой княжной Анастасией, а у него самого нет никаких сомнений в том, что перед ним – самозванка.

Великая княгиня Ольга Александровна после отчетов Жильяра и Волкова, все еще находясь в сомнениях, решила спросить мнения своей матери. Старая императрица была непреклонна: неизвестная – самозванка.

Однако великая княгиня все же решает лично выяснить ситуацию и отправляется в Берлин. Но едет не одна, ее сопровождает Александра Теглева (Шура), бывшая няня царских детей.

О визите этих дам сохранилась только запись госпожи фон Ратлеф, которая сообщала, что больная, конечно же, немедленно узнала Шуру и даже назвала ее по имени, что слышали все стоящие вокруг. И не просто узнала – она взяла флакончик духов, вылила несколько капель благоухающей жидкости Шуре на ладонь и попросила потереть себе лоб, тем самым растрогав до слез свою бывшую воспитательницу – это был особенный жест, характерный только для великой княжны Анастасии Николаевны. Дочь Николая Романова очень любила духи и иногда буквально обливала ими свою няню, чтобы та благоухала, как букет цветов.

Великую княгиню, по воспоминаниям все той же госпожи фон Ратлеф, больная якобы тоже узнала, но сказала об этом вслух лишь позднее, в разговоре с посланником Зале. Она долго говорила с великой княгиней, вспоминала собственное детство, причем, конечно же, упоминалось прозвище Швибзик, которое когда-то именно великая княгиня ей и дала.

Насколько заслуживают доверия показания симпатизировавшей претендентке госпожи Ратлеф, каждый, пожалуй, должен решить для себя сам.

Ратлеф вспоминает также и то, что великая княгиня не раз говорила, что ее «племянница» похожа скорее на великую княжну Татьяну. Господин и госпожа Жильяр полностью разделяли ее мнение. Великая княгиня призналась даже, что если бы ей сказали, что перед нею была именно Татьяна, она поверила бы этому не задумываясь.

Воспоминания же великой княгини Ольги Александровны в первую очередь гласили о том, что ее племянницы совершенно не говорили по-немецки. Претендентке же этот язык был слишком хорошо знаком. Также госпожа Андерсон, видимо, не понимала ни английского, ни русского языков (!), на которых все четыре девочки говорили совершенно свободно. Французский они освоили позже, но по-немецки в семье не говорили вообще.

Кроме всего прочего, в этом, 1925 году великой княгине Анастасии исполнилось бы 24 года. Ольге Александровне же показалось, что госпожа Андерсон выглядит намного старше. Конечно, стоило принять во внимание ее состояние здоровья. Но все же внешность Анастасии не могла измениться до такой степени.