Пока что кампания протекала успешно, хотя и не было достигнуто никаких сверхвыдающихся усилий. Экспедиция прошла в горы, взяла Анди, однако Шамиль не был разбит по той простой причине, что он не дал такой возможности. Однако Воронцову стало ясно, что пока что и речи быть не может о том, чтобы установить на Кавказе власть России. 17-го он писал: «Очевидно, что если мы хотим хоть когда-либо закрепиться в Анди, то это будет не из Чиркея или Внезапной, откуда мы будем поставлять боеприпасы и продовольствие, потому что летом это невозможно, и вообще исключено в другое время года».

Аргутинский и Фрейтаг были правы; в лучшем случае отряды вернулись бы, не достигнув ни одного долговременного результата; было бы хорошо, если бы они вернулись без серьезных потерь. Уже начали ощущаться трудности в поставках продовольствия и амуниции, и в течение первых четырех дней в Анди солдаты находились на скудном рационе, хотя более трети экспедиционных войск остались позади, и князь Бебутов, командир дагестанского отряда, получил приказ ускорить отправку конвоя. Было бы лучше признать силу обстоятельств и отойти, пока ситуация не стала критической, однако, поскольку Дарго был всего в 16 километрах оттуда, не стоит удивляться, что Воронцов с блестящей 10-тысячной армией решил атаковать Шамиля в его укреплении. Мы специально используем слово «блестящий», поскольку ни одни русские войска, которые когда-либо были на Кавказе, нельзя было сравнить с этими по внешнему блеску и пышности. Имя и слава графа Воронцова притягивали к нему самых блестящих аристократов из Санкт-Петербурга и Москвы, горящих желанием служить под началом столь прославленного командира и принять вместе с ним участие в планируемом разгроме Шамиля и окончательном завоевании Кавказа. Его окружали такие люди, как князь Александр Гессен-Дармштадтский, князь Витгенштейн, а также отпрыски самых благородных русских родов. Его личная охрана состояла из курдов, носивших живописные национальные одежды. У генерала Людерса, командующего 5-й армией, Клюгенау, Пассека и других были свои штабные офицеры, и, чтобы различить свой штаб в лагере или на поле боя, каждый генерал имел свой цвет флага на флагштоке: у главнокомандующего – красно-белый; у Людерса – красно-черный, как на ленте ордена Святого Владимира; у Гурко – начальника Генштаба – красный, у Пассека – белый с серебряным крестом и так далее. Число не участвующих в военных действиях – слуг, поваров, денщиков – естественно, было велико, а количество походной мебели превосходило все разумные пределы – по местным меркам. Солдаты расквартированных на Кавказе полков – которые Муравьев, преемник Воронцова, презрительно называл «роскошными», потому что они почти не жили в землянках в ермоловское время, – называл так, пока они не прославили его своими победами, – с легким презрением смотрели на батальоны, пришедшие из России, и с нескрываемым презрением – на штабных офицеров. Последние, в щегольских формах, с манерами денди и полным пренебрежением к кавказцам во всех делах, помимо чисто военных, были не по душе местным офицерам и солдатам; в свою очередь, штабные не испытывали особых симпатий к людям, которые говорили на русском языке вместо французского и носили мундиры, сшитые местным портным. Тем не менее они не могли не уважать их.

Полагаю, все это никак не влияло на шансы довести экспедицию до успешного конца. Когда дело дошло до реальной схватки, основная нагрузка легла именно на местные батальоны.

Подводы с продовольствием двигались медленно и привозили так мало, что было невозможно накопить запасов более чем на несколько дней, хотя Воронцов ждал именно продовольствия в Анди целых три недели. Что касается возможности пополнения запасов за счет местных, то армия с таким же успехом могла рассчитывать на это в Сахаре. Шамиль хорошо знал свое дело и разграбил или уничтожил все местные припасы на мили вокруг. Оставшееся уничтожило солнце – трава была выжжена, и лошадям было еще хуже, чем людям.

18-го крупный отряд был отправлен в направлении Ботлиха и остановился лагерем возле озера Арджиам; однако он вернулся, ничего не добившись, уничтожив лишь несколько десятков домов.

4 июля, узнав, что у него продовольствия всего на несколько дней и что следующий конвой не придет раньше 10-го, Воронцов решил двинуться на Дарго утром 6 июля с намерением отослать часть своих войск за продовольствием – это было роковое решение.

В три утра 6 июля местный житель, находившийся в услужении у Воронцова, украл его любимого коня и ускакал предупредить Шамиля, что идут русские. Час спустя начался поход, и к 9 утра войска подошли к опушке леса. Здесь устроили привал на несколько часов, чтобы солдаты отдохнули и поели перед атакой. Русских больше всего интересовал вид, открывшийся им к северу от лагеря. У их ног лежала враждебная Чечня, представляющая собой нескончаемую череду гор, покрытых густыми лесами и изрезанных глубокими, мрачными ущельями. Лишь в 40 верстах начинались равнины, через которые нес свои серебряные воды Терек. Далее, в голубой дали, тонкой полоской виднелась Россия. Дорога на Дарго, который был теперь от них в 4–5 милях, проходила вдоль хребта крутого, заросшего лесом изгиба Ретчельской гряды. Она нигде не была широкой, а в нескольких местах сужалась до нескольких футов и состояла из череды длинных спусков и коротких подъемов. Через каждые 400–500 метров дорогу преграждали завалы из огромных деревьев.

К часу дня генерал Людерс, который добился разрешения Литовскому полку возглавить атаку, чтобы они могли смыть с себя позорное пятно[122], обратился к бойцам с прочувствованной речью.

Солдаты подняли ружья над головой и поклялись доказать, что среди них нет трусов. Когда прозвучал сигнал к атаке, они бросились вперед и преодолели один за другим первые шесть препятствий, не встретив особого сопротивления и не понеся серьезных потерь. За ними двигались саперы, чтобы расчистить дорогу для остальной колонны. Поспешность, с которой начался этот марш, полностью устраивала горцев, которые всегда выслеживали отдельные колонны неприятеля с целью их полного уничтожения. Так случилось, что, когда главнокомандующий, который ехал верхом рядом с генералом Людерсом в сопровождении своего штаба и князя Александра Гессенского, приблизился к узкому проходу между первым и вторым препятствием, его встретил ружейный огонь, и на какое-то время он оказался в крайне опасной ситуации. К тому времени его экипаж был далеко впереди, а расстояние между ними занято врагом. Все остановились. Около 40 офицеров стали мишенью для вражеского огня. Послали за горной пушкой, а когда ее подвезли, то развернули в сторону кустарника, откуда шла самая активная стрельба. Однако после второго выстрела команда артиллеристов не смогла продолжать бой – все были или убиты, или ранены. После смены солдат все повторилось. Некоторое время около пушки не было никого, кроме убитых и смертельно раненных; никто не осмеливался пересечь проход. Один из офицеров устремился к пушке и вернулся невредимый, но пушка оказалась незаряженной. В этот момент генерал Людерс прорвался к пушке и зарядил ее, но был смертельно ранен и не успел выстрелить. Тогда Воронцов отправил грузинскую милицию и спешившихся казаков в лес, и через минуту «мы были на дороге в такой же безопасности, как дома».