Но именно XXIV песнь начинается со слов «Состязание окончено» (у Гнедича: «Сонм распущен»), и все разошлись спать. Это, конечно, не начало, а конец. Конец «Погребальных игр». Ну, вину за неловкость можно возложить на Зенодота, так разделившего эти песни. Конечно, лучше было начать последнюю песнь с середины строки 3: «Ахиллес же плакал, о друге еще вспоминая» (у Гнедича: «Но Пелид неутешный...» и т. д.).

Но и это не исконное начало песни XXIV. Вспомним, что «Погребальные игры» — это вставка в «Илиаду». Так вот начало «Погребальных игр» (XXIII, 257) абсолютно идентично получившемуся (после отделения концовки «Погребальных игр») началу песни XXIV: и там и тут все начинается с середины строки, и там и тут стоят слова «Ахиллес же...» (La Roche 1863: 176; Fick 1886: 106, 530). Это обычная техника вставки: в первую строку ставится копия тех слов, которые ею отодвинуты далеко, и повествование к ним возвращается после вставки, чтобы гладко продолжался прерванный текст. В самом деле, до «Игр» шло описание похорон Патрокла, оно завершалось:

Кругом означили место могилы и, бросив основы Около сруба, поспешно насыпали рыхлую землю.

Свежий насыпав курган, разошлися они. Ахилес же...

(XXIII, 255-257)

Вот тут текст и продолжался, когда «Игры» еще не были вставлены:

[Ахиллес же]

Плакал, о друге еще вспоминая; к нему не касался

Все усмиряющий сон... (XXIV, 3-5)

Далее повествуется, что он так и встретил рассвет, а утром запряг коней в колесницу и трижды обволок тело Гектора вокруг могилы любезного друга и только тогда успокоился в куще. «Так над божественным Гектором в гневе своем он ругался» (XXIV, 22).

Вот с этого места начинается совершенно другое повествование — о реакции богов на поругание над Гектором: «Жалость объяла бессмертных...» (XXIV, 23). Значит, это и есть истинное начало последней песни «Илиады». И естественно: песнь посвящена в основном выкупу тела Гектора, а эта тема начинается именно с совещания богов, огорченных позором Гектора.

Высказывалась идея, что вся XXIV песнь сформирована отдельно и поздно присоединена к «Илиаде» (КдсЫу 1859), но даже Лахман, который был основоположником теории «малых песен», слившихся в «Илиаду», не считал эту песнь такой «малой песнью». Как бы там ни было, она несомненно продолжает повествование о мести Ахилла и гибели Гектора — иначе богам не о чем совещаться (Мугез 1932; БекИ^аЬег 1972).

XXIV песнь (вместе с концовкой XXIII песни) вообще пестрит ляпсусами, говорящими о порче традиции {ОйгОгег 1872). Еще античный критик Аристарх заметил, что когда Аполлон волочит труп Гектора вокруг кургана,

Аполлон защищает труп Гектора эгидой, но ведь эгида-то у Зевса, а не у Аполлона! Да, странный получается образ бога, бегающего за колесницей вокруг кургана. Принимая Приама, Ахилл встал навстречу ему с кресла (XXIV, 515), а возвратившись после хлопот о трупе, сел «на оставленном прежде стульчике» (XXIV, 597). Из выкупа, привезенного Приамом, слуги Ахилла оставили на возу хитон и две ризы, чтобы одеть Гектора (XXIV, 580), а одели в хитон и одну ризу (XXIV, 588).

Поздний характер XXIV песни, так же как и «Погребальных игр», исследователи доказывали анализом языка песни. В нем много слов и выражений, характерных не только для X песни («Долонии»), но и для «Одиссеи», а «Одиссея» всеми признается более поздней поэмой, чем «Илиада», — даже теми, кто стоит за единого автора обеих поэм. Отличаются и элементы содержания. Только в «Одиссее» и в последней песни «Илиады» бог Гермес исполняет функции посланца Зевса, только в них упоминаются Мойры — пряхи суцьбы. Унитарии пытались дезавуировать эти выводы, но специальным дотошным исследованием языка «Илиады» Дж. Шипп {Shipp 1953: 87-103) показал, что это непреложный факт. А унитарии Дж. Керк, по его результатам, подметил, что поздний язык и фразеология не пронизывают всю XXIV песнь, не распределяются по ней равномерно, а сосредоточены в ней скоплениями {Kirk 1962: 320-321).

Керк не сделал из этого вывода, а вывод напрашивается: если в тексте вперемежку идут ранние и поздние куски текста, то это означает, что текст песни изменялся, подправлялся, дополнялся.

5. Плачи по Гектору. В самом конце последней песни «Илиады» выкупленный труп Гектора привезен в Трою, встреченный воплями Кассандры, сестры героя, и водружен на траурный одр. Три женщины оплакивают его — жена Андромаха, мать Гекуба (или по-гречески Хекаба) и золовка Елена (тут почему-то сестра Кассандра не участвует). И в тексте приведены эти три плача.

Еще в начале XIX века Кр. Г. Гейне (Heyne 1822) подозревал, что оплакивание Гектора тремя женщинами не принадлежит к первоначальному тексту песни. Многие аналитики стали развивать ту же идею.

Два обстоятельства вызывали нарекания аналитиков.

Первое таково. Три плача по Гектору уже есть в песни XXII, там это Приам и две женщины, Гекуба и Андромаха (те же, что и в песни XXIV). Это не обычный фольклорный повтор, поскольку текст плачей здесь другой. Многие аналитики были уверены, что в XXIV песни плачи созданы в подражание плачам XXII песни, XXIV же позже. Но М. Зейбель (Seibel 1881) предъявил веские аргументы в пользу того, что все наоборот: плачи XXII песни еще позже и созданы под влиянием XXIV. Они более аморфны, хуже упорядочены: плач Приама затесался между началом и продолжением плача Гекубы. Андромаха сетует, что тело Гектора уже разодрано псами и его пожирают черви, тогда как только-только Ахилл уволок его к судам. Сцена оплакивания в XXII песни завершается словами «Так говорила, рыдая, и с нею стенали троянки» (XXII, 515). А следующая впритык за ней строчка, с которой начинается песнь XXIII, гласит: «Так сокрушались трояне по граду». Две строчки одна за другой, начинающиеся словом «Так», совершенно немыслимы в нормальном тексте. Это явно след интерполяции, вставки, и вставлены здесь плачи. Плачи XXII песни. Таким образом, плачам XXIV песни это не мешает.

Но есть другое обстоятельство, которое им противоречит. Перед самыми плачами в песни XXIV указано, что зачинатели оплакивания были мужчины (видимо, наемные певцы), а женщины лишь вторили им стоном. И вдруг оказывается, что плачи ведут именно женщины, родственницы покойного.

Т. Берг (Вег%к 1872: 350) сделал законный вывод: краткое общее описание оплакивания (говорящее о наемных певцах-мужчинах) некогда было единственным здесь. Однако оно почему-то перестало устраивать сказителей и было заменено пространным (с индивидуальными плачами близких родственниц).

Интересен вопрос, почему оно перестало устраивать сказителей. Вряд ли из-за краткости. По сути, это ведь два разных способа оплакивания, по разным обрядам. Ритуальные песенные некрологи наемных профессионалов, певцов-вопленников, — это один вид оплакивания. Ритуальные же плачи-причитания близких родственниц — это другой способ. Первый, более торжественный, публичный, престижный, был характерен для знатных родов, а второй, более интимный, домашний, скромный, был характерен для рядовых людей.

Но известно, что с утверждением во многих греческих государствах более демократических, антиаристократи-ческих режимов, то есть примерно в VII веке до н. э. (в Афинах — при Солоне), были приняты законы, которые ограничивали размах похоронных ритуалов и разрешали доступ в дом покойного лишь близким родственникам. Об этом сообщают Плутарх (Солон, 12) и Демосфен (43, 62), а также надписи. Вот эта перемена, по-видимо-му, и сказалась на последних песнях «Илиады». Большей частью ее похоронные ритуалы совершаются уже по предписанному скромному варианту — более привычному теперь для сказителей. Певцы-вопленники им уже плохо знакомы.