Затем отправились к церкви, где в необходимом порядке генералом были рассажены нищие. Один из них очень напоминал Горького, что в данной ситуации было безусловным плюсом. Сходство было так велико, что впоследствии этот человек даже позировал при создании ялтинского памятника пролетарскому писателю. Другому нищему, который не был похож на Горького, велели изображать отсутствие ноги. Лишь это, по мнению генерала, могло обеспечить ему определенный иммунитет при появлении красноармейцев.

Пятерых музыкантов генерал инструктировал у решетки Царского сада. Один из них не играл ни на одном инструменте, но имел, как показалось генералу, хороший слух. При исполнении музыкальных произведений его задачей было внимательно слушать, по возможности передавая суть исполняемого мимикой. У этого музыканта была длинная седая челка, которую он должен был сбрасывать с глаз резким движением головы. Ему тоже выдали скрипку и попросили водить смычком у самых струн. Но не касаться их.

К концу дня генерал велел вытащить из своего дома шкаф. Большой дубовый шкаф с двуглавыми орлами. Генерал велел пригнать подводу и приставил к ней грузчиков. Грузчики только что вернулись с Перекопа и не очень представляли, как следовало обращаться с такой тяжелой вещью. Кроме того, они всё еще не понимали, куда и зачем следует ее везти. Припомнив известный социал-демократический лозунг, генерал сообщил им, что конечная цель – ничто, а движение – всё. Бесцельное перемещение шкафа новой идеологии не противоречило, и это делало его занятием относительно безопасным. Уже уходя, генерал посоветовал грузчикам не стесняться крепких выражений. При контакте с красными это могло создать атмосферу классовой близости.

Лишь поздно вечером, когда весь отряд был уже при деле, они с капитаном Кологривовым подошли к аптеке. Генерал устало прислонился к электрическому фонарю у входа (в прежние времена был газовый). Порывшись в карманах, он достал ключи и в желтоватом умирающем свете стал отыскивать замок. Через минуту дверь открылась, и звякнул колокольчик. Генерал с удовольствием ощупал грани выпуклых дверных стекол. В их призмах отражались последние огни вечера. В них отражалась основательность прежней жизни. Как раз в эти ноябрьские дни исполнялось три года с тех пор, как таких стекол уже не делали.

Войдя в аптеку, генерал и Кологривов осмотрелись. В отличие от многих брошенных помещений, аптека не была разграблена. Всё в ней оставалось на месте. Взяв Кологривова за плечи, генерал усадил его в кресло.

– Главное – внутренне успокойтесь. Говорите тихим голосом. Скрип дубовой дверцы, запах мятных капель – большего здесь не требуется. Только так вы сможете органично существовать в аптеке.

– Я спокоен, – сказал Кологривов. – И говорю тихим голосом.

Генерал откупорил один из пузырьков и размешал его содержимое стеклянным пестиком.

– На алуштинской дороге я поставил наблюдателей. При виде красных они дадут холостой выстрел из пушки. Это будет сигналом к началу новой жизни. Я больше не смогу вас инструктировать, потому что буду занят своими делами. Вот, собственно, и всё.

Когда генерал вышел на улицу, фонарь уже не горел. Начинался холодный осенний дождь. Окно аптеки было единственным, что не позволило улице Морской погрузиться в темноту.

Пушка ударила утром в 9:30. С ее выстрелом у ограды Царского сада заиграли Полонез Огинского. На алуштинскую дорогу выехал отряд татар, а у церкви св. Феодора Тирона началось энергичное мощение улицы Аутской. В эти же минуты в разных частях Ялты открылись будки для чистки обуви. Количество персонала, а также обилие щеток и ваксы позволяли начистить обувь всему побережью, но в тот день ялтинцы предпочитали не выходить из домов. Тем утром не открылись даже магазины – за исключением обувного и кондитерского. В ожидании вступления красноармейцев Ялта замерла.

Первым в город въехал броневик с неровной надписью Антихрист. Он не заметил отряда татар и на всей скорости проехал мимо. Из броневика стреляли в воздух. К удивлению отряда, броневик не заметил и изгиба дороги. Затормозил он уже там, где обочина переходила в крутой склон. Передние колеса машины поехали вниз, и запоздалый задний ход ничего исправить уже не мог. Стуча броней по выступам скал, машина кубарем покатилась в ущелье. Когда отгремело последнее эхо, из ущелья раздались стоны. Местные жители, люди простые и богобоязненные, окружили машину. Они не любили красных, но не собирались отказывать им в помощи. Увидев надпись на броневике, жители стали совещаться. Они не знали, кого им предстоит спасать. На ветру шумела высохшая трава. К машине с эсхатологическим названием приблизиться никто не решился. Вскоре стоны прекратились.

Именно тогда в город вошли основные части красных. Впереди на откормленных лошадях ехали товарищи Жлоба, Кун и Землячка. Они встретили татарский отряд и даже получили от него кумыс. Р. С. Землячка разлила кумыс представителям комсостава, а остатки передала рядовым красноармейцам. Вступавшие в город хвалили кумыс, хотя и отмечали его резкий вкус. Не хвалил кумыса лишь Б. Кун. Удивленная его молчанием, Землячка спросила, понравился ли ему кумыс. В ответ Куна вырвало прямо с лошади, и он сообщил, что это с непривычки. Жлоба в шутку предложил Куну промыть желудок в городском госпитале. Чтобы не обижать Жлобу, все засмеялись. Кун покраснел и сказал, что всё равно собирался в госпиталь с инспекцией. Землячка порекомендовала ему взять на учет запасы свежей крови. Увидев чистильщика обуви, Кун попросил авангард подождать, пока ему отчистят забрызганные сапоги. Помимо кумыса на его сапогах угадывались остатки винегрета и плохо пережеванной телятины. Сапоги Жлобы не были испачканы, но он тоже спешился, чтобы ему их почистили.

Почистил сапоги и генерал Ларионов. Это произошло на другом конце города, у церкви св. Феодора Тирона. Шагах в ста от церкви виднелся мезонин чеховского дома. Мария Павловна Чехова открывала ставни. Глядя на то, как ловко ходит щетка в руках чистильщика обуви, генерал сказал:

– Чехов умер всего шестнадцать лет назад, а сменилась целая эпоха.

Недалеко от церкви чинили мостовую. Над Аутской разлетался стук деревянных трамбовок, которыми уколачивалась брусчатка. На песчаном основании ее укладывали веером. С деревьев в палисаднике ветром срывало последние листья. Почерневшие и смятые, они катились по новенькой брусчатке и оседали в водосточном желобе.

Спускаясь по Аутской, генерал остановился у одного из домов. Колючий ноябрьский ветер дошел и сюда. Он поскрипывал пружиной калитки и хлопал наброшенным на забор половиком. В доме было тихо. Там играли в шахматы. Сидя на венских стульях, два человека обдумывали позицию на доске. Слова их были не слышны. Чувствовалось их спокойствие. С крыльца спустилась женщина с ведром. Она зашла за угол дома, и генерал перестал ее видеть. Он слышал, как откинулась створка колодца и стала разматываться цепь. Булькающее зачерпывание, неторопливый путь наверх, стук полного ведра о сруб. Генерал прижался щекой к забору. Теплое шершавое дерево. Женщина вытерла ноги и зашла на веранду. Налила в умывальник воды. За занавеской кто-то закашлял. Колокольчиковый звон умывальника и дробь воды по дну таза. Всё достоверно, ничего лишнего: сначала тонкая трель (немного истерично), по мере наполнения – успокоенно и глухо. Дальний лай собак. За этот дом генерал был спокоен.