— Подменишь меня? Мне нужно уехать.

— А Третьяков? — недоуменно уточняет Геныч. И мое лицо болезненно сводит. Ага, обычно меня заменял именно Игнат.

— С Третьяковым нам придется разойтись.

— Та-а-ак, — Смальков напрягается сильнее и шагает за мной в лифт, — и что он натворил?

Обрисовываю. Вкратце. Ровно столько, сколько движется лифт с нашего двенадцатого этажа и до первого.

— Тоже считаешь, что мне надо было побежать к своей женщине и попросить её спасти меня от её плохого бывшего? — скептически спрашиваю, глядя на охуевающего Смалькова.

— Ну, Игнат… Допрыгался, инициативный наш, — Геныч чуть покачивает головой, — хорошо, Тох, я тебя понял. Подменю. Дела обсудим позже?

— Да, — сухо киваю я.

Денежные дела никуда не убегут, за половину дня Третьяков никуда свою долю акций не сольет, на то у нас и ЗАО, что кого попало мы к себе не берем.

А еще это означает, что если я хочу избавиться от этого урода — мне придется раскошелиться. Он же назло мне загнет цену.

Вот только это в любом случае ждет.

А все вопросы с Ириной нельзя откладывать на потом. Потом — будет поздно.

Тем более, что я совершенно не хочу, чтобы она видела меня таким, как сейчас.

Проигрывающим.

Проигрывающим не только ей.

Это вообще-то очень эксклюзивная привилегия, да.

Я успокаивал себя тем, что для неё я могу быть кем угодно, но за пределами её квартиры я по-прежнему остаюсь собой. И она это знала. Я был победитель по жизни и проигрывал только ей.

Меня напрягает, что она не звонит. Сама не звонит и на мои звонки не отвечает. Будто разозлилась на то, что я лично не приполз к ней просить о помощи. Будто наказывает меня за это.

Черт, если это так, то я совершенно не представляю, как продолжать с ней отношения.

Потому что…

Просить её о наказании — да, я могу. Принимать эти наказания — о да, с большим удовольствием. Вставать перед ней на колени — это вообще почти привычка. Будто иначе и не бывает. Но это личное. Наше с ней и больше ничье. Она перевернула часть моего мира, она заставила меня принять в себе желание покоряться — ей, только ей и никому больше.

Но свои проблемы я решаю самостоятельно. И не согласен, чтобы хоть что-то менялось в этом вопросе.

И я сам должен разобраться с Зарецким. Тем более — как с ним разберется она и сейчас, когда их отношения уже разорваны?

Она может меня спасти, да, может согласиться на его условия, и это неприемлемо — у меня внутри взрываются кровавые гранаты только от одной мысли об этом.

А что еще?

Зарецкому нужна моя госпожа, моя Ирия. Его не устроит никакой другой исход.

Я — его не вижу.

Но этот вижу предельно ясно. И он меня не устраивает. Он меня настолько не устраивает, что у меня даже фантазии не хватает, насколько мучительную смерть я желаю Зарецкому.

Я еду к ней и я сам не знаю, чего я хочу. Внутри творится какой-то трэш и ад из клочков сумбурных мыслей.

Что, если она согласится на его условия?

Что, если она во мне разочаруется?

Что, если она решит, что Зарецкий нуждается в ней сильнее и выберет его?

И мне бы меньше рефлексировать, но тишина и пустота в автомобильном салоне навевают. Даже радио не помогает.

Господи, наконец-то подъезжаю к дому Ирины, ощущение было — на светофорах чуть не вгрызался в руль от напряжения.

Её машина на месте — уже уехала на другой или еще дома? Мне не повезло, или все-таки я успел?

Но ведь почему-то же она не отвечает.

Я вылезаю из машины.

Сталкиваюсь с Ирой уже нос к носу у самого подъезда.

Сталкиваюсь, как Титаник с айсбергом, с тем же плачевным финалом.

Она — такая бледная, холодная, но такая спокойная — как скальпель в руках опытного хирурга. Она точно знает, что будет делать дальше.

А я — иду ко дну.

По одной простой причине — на плече у Ирины та самая сумка с атрибутикой.

С которой она на моей памяти ездила только к Зарецкому…

Мне кажется, от моего взгляда сейчас можно было оплавиться. Сгореть. Или как минимум — порезаться.

Ирина выдерживает мой взгляд спокойно. Абсолютно не меняя положения тела, не поправляя сумку, никак не проявляя нервозность, хотя вот сейчас — то самое положение дел, когда она должна бы понимать, что я не конченный кретин. И самое время понервничать! Ведь понять, куда она собралась — в этих кожаных брючках, так вызывающе облегающих её бедра, настолько просто, что даже конченные бы доперли.

— Антон, посмотри на меня, — требует Ирина, и я перевожу свой взгляд ей на лицо. О да! Судя по недовольно поджатым губам — она точно понимает, в том, что и какими словами я сейчас думаю.

Ни одной цензурной мысли. Я собой горжусь даже.

— Ты помнишь, что я вчера тебе сказала? — ровно спрашивает она. А я припоминаю…

Мне нужен только ты.

Самые охуенные слова, которые я от неё слышал. Но сколько в них искренности, если она уже сейчас собралась к Зарецкому?

— Я помню, — отзываюсь я бесстрастно, — ты будешь отрицать, что сейчас едешь к нему?

Она смотрит на меня и как-то уж очень ехидно улыбается.

Качает головой.

— Это была бы заведомая ложь, малыш. А я тебе не вру, — меня в жизни настолько эффективно не выжигало ничто, кроме вот этой короткой фразы. Выжгло, и вот я уже подбираюсь, потому что…

Потому, что у меня есть цель — и я добьюсь её любой ценой.

Даже если для этого мне придется запихнуть Ирину в багажник своей машины.

И да, я знаю, что я огребу после этого, пусть, но она — моя и ей останется. Зарецкому я её не отдам.

Ее навыки самообороны мне, конечно, задачу усложняют, но если сразу закинуть её на плечо и лишить опоры под ногами, что-то может и…

Она шагает ко мне первой. Сокращает расстояние между нами, жалит губами мою скулу, сжимает ладонь на плече.

— Давай без багажников, а, Антош? — фыркает она, пока я пытаюсь восстановиться после этого её вероломнейшего из маневров. Нереально вышибает дух.

— Откуда ты…

— Думай чуть-чуть потише, мой сладкий, — она смеется, а я — прихватываю в клещи, которые пока что маскируются под очень жадные объятия. И уже сам касаюсь губами её волос, у самого уха.

Нет, нереально её хоть кому-то отдать. Каждое прикосновение к ней — будто прикосновение к богине. И ты знаешь — ты его недостоин. Но все равно тянешься к светлой коже еще-еще, потому что она — твоя доза, и без неё ты сейчас полезешь на стену.