— Замолчи! — свистяще выдает Злата, глядя на меня глазами голодной пумы. Волшебно!

Имя мне Стерва — да! С большой буквы “С”. И без комментариев. Но я не могу придти к женщине, которая за четырнадцать лет в браке столько времени отчаянно скрывала свой голод, и с порога предложить ей взять и выдрать своего мужа. Нет. К этому нужно подвести. А терять мне все равно особо нечего.

И вот сейчас — я чувствую её голод. Кожей чувствую, как хищник чует другого хищника. Да — менее опытного, ничего в охоте не понимающего, но именно юные и неопытные — куда меньше контролируют свой голод, чем взрослые и умелые.

И возможно — именно это нужно ему. Её голод. Именно её. Тот, что вырвался на свободу лишь однажды, и слишком мало, чтобы Прохор Зарецкий мог распробовать как следует. Но он его в ней чуял. Хищник чует жертву, жертва — хищника…

Интересно, как она держится? Тайком учится иглоукалываниям, нарочно вгоняя иголки в самые болевые точки?

— Чего ты хочешь, говори? — цедит Злата. Воспитанная девочка. Я бы уже послала её нахер. Впрочем, ко мне никто «из постели Верещагина» не приходил. Антон дорожил всеми своими органами…

— А чего сейчас хочешь ты? — сладко улыбаюсь я.

Она молчит. Смотрит на меня с концентрированной ненавистью, едва заметно дрожит. И молчит. Хорошо держит лицо — многие бы уже не выдержали. Эта же — леди даже сейчас. Ну, кроме того, что обращается ко мне как к девке, но она наверняка считает, что это она делает оправданно.

И все-таки молчит…

Хорошие жены в таком не признаются?

Хотя, кто вообще бы сказал потенциальной сопернице, что хочешь побить её до синяков, а с любимого мужа — содрать кожу. Натурально, не метафорически. По маленькому клочку. И тоже — заживо.

Но это же так не по-женски!

— Я могу сейчас сесть в машину, — ровно произношу я, скрещивая руки на груди, — и сделать то, что ты сказала. И он приедет к тебе — такой же, каким обычно от меня приезжает. И ты продолжишь жить и знать, что где-то там есть я, без которой твой муж жить не может. А можем сделать по-другому… Так, что после этого вечера никого, кроме тебя, для него существовать не будет. А про меня он даже не вспомнит.

Ну, это я, конечно, преувеличиваю, но надо же поманить девочку чем-то сладким. Срабатывает!

— Как? — сипло спрашивает Злата, и я улыбаюсь уже естественней.

— Ответь мне на вопрос, и я тебе расскажу. Ответишь? Только честно!

Она кивает. Хорошая девочка, играет по моим правилам. Ничего, не безнадежна, еще научится не вестись.

Время для вопроса! Самого важного в этом разговоре со Златой Зарецкой. Того самого, к которому я её вела.

— Скажи, сейчас, сию секунду ты хочешь сделать своему мужу больно?

— Ты опоздал, — моя снежная королева встречает своего Пэйна неприветливо. Но он и вправду опоздал, почти на десять минут, было у меня ощущение, что так он пытается доконать Иру уже окончательно. По идее, уже после выставленных им условий её должно было трясти от бешенства. А уж после опоздания, которое будто еще один акт неповиновения… Ох, и не позавидовал бы я спине Зарецкого. Но это больше похоже на осознанное усугубление вины.

Кто-то очень голоден?

Могу понять — изголодаться по руке Ирины так просто. Но жизнь — не благотворительная вечеринка. Ирина Хмельницкая — моя госпожа, и делиться ею я не намерен. Так было, есть и будет.

Сам Зарецкий останавливается у двери номера, глядя на меня. Медленно расстегивает намордник, снимая его.

«Давно не виделись, ублюдок», — мысленно здороваюсь я, но вслух — ни слова, мне запрещена любая болтовня. Мне обещали откусить язык, если я хотя бы что-то вякну. И причин сомневаться в обещаниях Иры у меня нет. Больше нет. Она мне их не оставила.

Зато я могу закинуть ногу на ногу, неприветливо оскалиться в лицо моему врагу и глотнуть лунго, откинувшись на спинку кресла. Чего только нельзя заказать в БДСМ-клубах… Кофе? Кофе точно можно, придумайте что-нибудь посложнее.

Интересно, сколь многие любуются процессом порки под крепкий кофе? Есть в этом что-то терпкое. Не фанат вуайеризма, но кару Зарецкого я врежу в память покадрово.

— Мы не одни, госпожа, — наконец криво ухмыляется Пэйн, — мне показать твоему рабу, как именно тебе служить? Он у тебя провинился?

Мне становится самую чуточку холоднее.

А если и вправду?..

— Твой ошейник на кровати, — температура в комнате будто взаправду понижается с каждым Ириным словом. Она не собирается ничего пояснять. Она просто стоит, скрестив руки на груди, и ожидает.

— Твои десять минут на принятие моих условий пошли. Если хочешь отказаться — не забудь принести Антону свои извинения. И покрыть его убытки, разумеется.

Она настолько охуенна, что мне даже жаль, что она не позволила мне занять место у её ног сегодня. Велела занять место в кресле наблюдателя. Но приказ есть приказ.

Зарецкий фыркает. Настолько неприкрыто, настолько насмешливо, что очевидно — это тоже жест вызова.

— Мне плевать на то, сколько зрителей у нас с тобой будет, — тянет он, с превосходством глядя на меня, — я с удовольствием покажу твоему мажору, какого именно служения ты достойна.

Больше он ничего не говорит — шагает влево, к кровати, берет с неё ошейник из темно-красной кожи.

Ира обладает потрясающей способностью привлекать внимание. Всегда было так.

Если вспомнить — даже когда я еще не был знаком с ней настолько близко, даже в закрытых шмотках она просто садилась, закидывала ногу на ногу, и, проходясь взглядом по заполненному залу ресторана, я неминуемо спотыкался на ней. Не понимал почему, бесился, раз за разом искал «другой вариант», более интересный, но всегда возвращался взглядом к ней. Снова. И снова… До тех самых пор, пока, уже окончательно озверев, не прихватывал какой-нибудь устраивающий мое самомнение вариант и не шел её танцевать, трахать, лишь бы чертова Хмельницкая не мозолила мне так глаза.

Идиот, да…

К чему это я сейчас?

Потому что это забавно — то, что жена Зарецкого стоит совсем недалеко, у окна в дальнем углу номера. И окинь Зарецкий взглядом весь номер — он бы тут же ощутил, что каждое его слово будет сейчас использовано против него.

Но он не видит. Ира пожирает все его внимание. Он смотрит только на неё, не замечает ничего больше. И это он зря…

Все это время я опасался, что жена Зарецкого передумает. Что то, что Ира из неё вытянула — это её признание, оно кратковременное, и ей не хватит решимости, но сейчас… Сейчас мои опасения приговорены к смертной казни. Время Зарецкого — тоже на исходе.

Он надевает ошейник. Все так же глядя только на Ирину и игнорируя весь мир, кроме неё. Только усугубляя свой приговор.