– А что, так сложно объяснить молодым фидаинам, что палестинская докторша должна спать здесь, потому что на дорогах ночью опасно?

– Они бы поняли. Народ и палестинская буржуазия приняли бы это. Но если бы узнали бедуины, то сказали бы «бордель». И Набиля это знает.

В 1984 некоторые иорданские племена, живущие возле пустыни, еще вспоминают о нем, несмотря на его имя (Махджуб: скрытый, тайный). Он был врачом. Он сидел в египетских тюрьмах; высокий, красивый, крепкий, если судить по внешнему виду, хотя тело было измучено, с ним была связана одна легенда. Появляясь в пустыне под предлогом лечения больных, он сумел расстроить несколько договоров, которые крупные племена заключали друг с другом, выкручивая руки более слабым, ему удалось добиться того, что последние отвергли власть Хусейна и вступили в тайный сговор с палестинцами. Сомнительные достижения. Слово, данное потомку Пророка, презрение к палестинцами, изгнанным со своих собственных земель, слишком миролюбивым, слишком влюбленным в свои садики. Махджубу грозили большие неприятности, но ему помог случай. Заболел сын вождя племени. Махджуб, блестящий диагност, вылечил юношу, и в благодарность отец спас Махджуба и его людей, которых разыскивала полиция пустыни. Шейх спрятал доктора Махджуба, и он смог добраться до подпольной базы. Это его легенда в общих чертах, возможно, начало легенды: к ней, словно побеги, привиты другие легенды, другие чудеса, которые не были бы возможны без сущей ерунды: нескольких крупинок антибиотика. Военные врачи, преданные монархии, добивались чудесных исцелений в племенах, теперь такое не показалось бы чудом. Пустыня питалась пенициллином.

Мы выехали из Салта в Аджлун, где я оставался с октября 1970 по май 1971. Махджуб, второй палестинец и я спали на земле, в норе, вырытой под деревьями. Хотя окружение было самым что ни на есть революционным, один закон строго соблюдался, хотя и неписаный закон: опущенные глаза, учтивость по отношению к телу других и своему собственному телу, потому что каждый должен был оставаться невидимым для других. Может, именно это называют целомудрием? Во время одной ночной прогулки от поста до поста вокруг Аджлуна Махджуб и заговорил со мной о запрете карточных игр; так заклинают зло, чтобы его отогнать. Как и в случае с Набилей, когда он заставил ее идти ночью, густо населенной врагами, а не самцами, сейчас, заговорив о картах, он будто потерял разум.

– Среди врагов пойдет слух, что с наступлением ночи базы превращаются в притоны. И потом, карточные игры, не знаю почему, вызывают ссоры, иногда доходит до поножовщины.

Как восхищали меня манеры и поведение почти всех палестинских мужчин и женщин, так отвратительны казались руководители. Самые ловкие из них сумели обставить свое существование с невероятной помпой, дело было не в люстрах или мраморе, они всячески стремились усложнить доступ к собственному телу: прежде чем добраться до того, кто с помощью десятка слов и двухминутного размышления мог решить простейшую проблему, надлежало всё рассказать часовым.

– Подожди, сейчас посмотрю.

Часовой не спеша уходил. Затем так же медленно возвращался.

– Иди за мной.

Вы имели возможность убедиться, во что простой фидаин, милый, улыбчивый, ироничный превращался за несколько часов и каким он еще несколько часов будет оставаться. Вчера это был еще мальчишка, бросающий камешками в птиц, он мог сорвать цветок, понюхать его и протянуть мне, но теперь, будучи на службе, он вышагивал передо мной, как ходячий труп, наверное, он скопировал эту походку с рекламы “Джентльмен в Булонском лесу».

Затем я отправлялся к другому руководителю, который желал услышать подробный рассказ о проблеме, разрешить которую не имел никаких полномочий. Он направлял меня к третьему, затем к четвертому и так, передвигаясь, словно фишка, на определенное число клеток, соответствующее числу выпавших очков, я добирался, наконец, до искомого начальника, который разговаривал по полевому телефону. Что говорил он Незримому?

– Если Богу угодно… но уверяю тебя, завтра и следа не останется от его зубной боли. Если Богу угодно… но тебе нечего бояться, это не заразно… ну, я думаю, что так… конечно. Если Богу угодно.

Начальник клал трубку:

– А, я тебя не ждал. Ты в порядке? Что слышно из Франции, какие новости? О нас пишут в «Фигаро»?

– Я бы хотел…

– Кофе или чай?

(солдату: «Принеси два кофе. Нам нужно о многом поговорить с Жаном»).

– Послушай, мальчишки воруют таблетки из аптеки, для них это просто шалость. Некоторые лекарства очень опасны. Надо поставить часового, чтобы помешать…

– Как помешаешь мальчишкам баловаться?

– Если их много принять, можно даже умереть. Я закрываю на ключ, но они открывают по ночам и даже днем. Поставь туда фидаина.

Начальник брал листок бумаги, писал приказ. Отдавал его часовому. Когда я подходил к аптеке, у ее дверей уже стоял фидаин. Я потратил почти час, чтобы добраться до начальника, который уделил мне пару минут.

Но самыми опасными были даже не те, кто заставляли проходить сложный маршрут, полный непредвиденных засад, а те, в чьих головах засел катехизис, и его фразы, четкие и тяжеловесные, падали вам под ноги. Самым опасным был, без сомнения, Талами, кажется, он вбил себе в голову идею сделать из меня образцового марксиста-лениниста. В Коране есть суры, строфы для любого события, так и у Давида имелись цитаты из Ленина на все случаи жизни. Не предупредив, мальчишка надменно произносил фразу на немецком.

– Что это значит?

– Lukács[84]. И что ты можешь мне ответить?

Те, кто были отвратительны, были отвратительны до омерзения. А Махджуб казался мне деликатным, как юная девушка, и еще менее порочным.

После убийств в Сабре и Шатиле в сентябре 1982 некоторые палестинцы попросили меня написать воспоминания. Эта проблема занимала меня полгода, я сомневался; в самом сердце ООП во время моего пребывания в Вене я видел и других палестинцев, которые надеялись на эту публикацию.

– Просто расскажи, что ты видел, что слышал. Попытайся объяснить, почему так долго оставался с нами. Ты приехал, можно сказать, случайно. Приехал на неделю, но почему тогда оставался два года?

В августе 1983 я начал писать, погрузившись целиком в семидесятые, и хотел довести свои воспоминания как раз о 83 года. Я оказался ввергнут в эти воспоминания, а помогали мне сами действующие лица или свидетели событий, о которых я рассказывал. Мне было радостно оттого, что я не во Франции. Она находилась далеко и уменьшилась в размере. Самый маленький мизинец фидаина занимал места больше, чем вся Европа, а Франция стала далеким воспоминанием моей ранней юности.

Я вовсе не уверен, что когда Базельский Конгресс сделал выбор в пользу Палестины, хотя поначалу рассматривались Аргентина и Уганда, выбор был продиктован религиозными мотивами. В сущности, иудеи именуют свою страну «Землей Обетованной» из-за одного бродяги, пешком явившегося из Халдеи, и еще одного, пришедшего из Египта, а страна, названная «Святой Землей», знаменита событиями, изложенными в Новом Завете. Евреи должны были бы ненавидеть эту страну, а не любить. Она дала рождение тем, кто стали их злейшими врагами, и, прежде всего – святому Павлу. Если бы не он и не Иисус, кто вспомнил бы об Иерусалиме, Назарете, о плотнике, о Вифлееме, Тверии, все Евангелие говорит только об этих местах.