Девочка сидела на ступеньках гауптвахты Омской Высшей школы милиции. Внутрь ее не пустили, а ее любимый Юрочка уже три дня находился в этом маленьком домике с решетками на окнах. Думы были грустными, а слезы падали и падали с длинных очаровательных ресниц. Приехала она из райцентра Тара, что в трехстах километрах от Омска, где училась в медучилище. Ночевать ей в Омске было негде, идти некуда, свидания с Юрочкой Климовым не дали.

С Юркой Люба познакомилась год назад, когда он приезжал в сентябре на картошку в деревню Ладушкино. Деревня спряталась среди болот, полей и лесов. Возникла она, наверное, когда-то случайно и строилась явно впопыхах: улочки ее шли вразброд, а дома стояли как попало: то вытянувшись вдоль берега речушки Выри, то, разбежавшись по оврагам и горкам, как грибы в лесу. Сразу за дворами и конюшней начинались огороды, загороженные от скотины плетнем. На горизонте небо подпирали вековые хвойные леса черного цвета с болотным отливом. Гордостью деревни была речка Выря с прозрачной водой, песчаным дном, жирными карасями и перламутровыми ракушками. За оврагами колосилась рожь, а васильки, припавшие к золотым колоскам, добавляли им небесный оттенок. По всей округе были разбросаны пестрые картофельные поля, не имевшие ни конца ни края. Гречиха росла за рекой. Ее ни с чем не спутаешь: красные стебли переплетались в причудливые узоры с голубыми цветками и серыми листьями — зрелище фантастическое! Такая красота необыкновенная, сибирская, немного скрашивала все деревенские неудобства и тяжкие хлопоты.

Любка только поступила в училище и приехала на перекладных к родным похвастаться новеньким студенческим билетом. В первый же день она побежала вечером в клуб, на танцы. В деревне это — целое событие. Галоши Любка оставила на улице в лопухах и вошла в зал в ярко-красных босоножках, белом нарядном платье и в новых колготках. Встала у стены. В этот вечер в клуб ввалилась ватага парней, каких-то оборванцев, в старой военной форме без погон и с заплатами на коленях. На ногах у мальчишек были сапоги с обрезанными голенищами, из-под которых торчали неумело натянутые портянки. Но вели себя нежданные гости вполне прилично, были трезвыми как стекло и рукам волю не давали. Танцевать Любку пригласил один из оборванцев. Сначала она испугалась — чужой, не деревенский, — а потом согласилась. Что выламываться, когда зовут, да еще и с улыбкой.

Мальчик Любке понравился. Чудно́й немного. Пахло от него гуталином и сеном, причем оба запаха не смешивались и благоухали одновременно. Пригласил и молчит в тряпочку. Водкой и куревом от него не пахло. Любка успокоилась и заговорила первая, на правах хозяйки. Высокий, плотный и неуклюжий Климов ответил, но как-то странно. Налегал на букву «а», и речь его была жесткая, отрывистая. Неправильный говор, не местный, она такого и не слыхала. Ну, а когда он слово «корова» с буквой а произнес, девчушка совсем растерялась. О чем говорить, Любка не знала и завела разговор на единственно общую тему:

— Картошку-то по сколько ведер в мешок кладешь? По три, небось?

— По три.

— Вот… а надо по шесть, у нас мужики по шесть ведер на мешок кладут.

Любка разулыбалась и подняла свои огромные, серые глаза на кавалера. Юрка представился, рассказал, что он москвич и приехал учиться в Омск.

Провожать себя Любка не разрешила. Чужой совсем, да и местные парни драку могли затеять, в морду дать, как это было принято с чужаками.

— Сначала с ребятами с нашими подружись, а потом провожай, они на тебя и внимания не обратят.

* * *

Юрке девчушка понравилась. Красивая, скромная и тихая, глаз поднять боится, застенчивая. В Москве он таких не встречал. Да и говор у нее был такой прелестный, мягкий, даже нежный какой-то. Так «окает» смешно: «поговорим», «хороший», «пойдем». Слова лились мягко, протяжно, словно ручеек. Сибирской речи Юрка никогда не слышал.

Ночью, разместившись поудобнее на сене и накрывшись теплой шинелькой, он рассказывал однокурсникам о своем новом знакомстве. Так или примерно так они познакомились, а затем и подружились.

— Как же вы без телевизора живете? Семидесятый год на дворе.

Юрка изумился, когда узнал, что электричество, кроме сельсовета, только в клубе и фельдшерском пункте имеется.

— В клуб ходим, кино по выходным смотрим, два фильма привозят!

Любка через недельку уехала в Тару, а Юрка в начале октября получил новую форму, пришил, как смог, курсантские погоны и приступил к учебе.

Виделись они редко, раз в неделю. В выходные Любаша приезжала в Омск к милому. Они ходили в кино, но в основном гуляли по прекрасному городу и любовались Иртышем.

На третьем курсе Юрка по ночам стал подрабатывать в котельной кочегаром, а на полученные деньги они ходили в кино, цирк и в прекрасный Драматический театр, не отказывая себе в бутербродах и пирожных. Юрка стал дарить любимой подарки; не бриллианты, конечно, но Любка, неизбалованная достатком, была счастлива и рада тому, что есть.

— Сокол ты мой ясный, не торопись, не траться, я и так с тобой…

Любаша закончила медучилище и распределилась в фельдшерский пункт родного Ладушкино. Юрке оставалось учиться два года. Они продолжали встречаться в Омске. Юрка перешел из казармы в общежитие. Уходить на работу стало легче, и он устроился на мебельную фабрику. Трудился в третью смену в цеху прессовки шпона к древесным плитам, на большом прессе. Работа была вредная и вонючая, но платили хорошо и в срок. Молодые стали подумывать о съемной комнате в Омске. Юрка предложил, Любка мотнула головой. Мол, ты хозяин, ты и решай.

* * *

В районе Нефтяники сняли комнатку в двухкомнатной квартире. Хозяйкой была древняя бабушка Аграфена. Чистая, опрятная, но ворчащая день и ночь по поводу житья без брака. Ребята ее успокоили и наврали, что у курсантов нет паспортов и регистрироваться им запрещено. Она и отстала.

Любка привела комнату в образцовый порядок. Наклеила везде картинки на деревенский манер, цветочки в горшках расставила, журналы с актрисами на комоде разложила, а на самом видном месте повесила картину с оленями, крестиком вышитую.

Юрку все это смешило, но обижать любимую он не стал. Она и так его побаивалась, стеснялась и любила одновременно. За что любила — не задумывалась. Любила и все. Юрка для нее был как марсианин с далекой планеты. Он рассказывал о Москве, в которой родился, с таким упоением и гордостью, что Любка сидела в эти моменты с открытым ртом, не шелохнувшись, и смотрела на своего суженого с обожанием и гордостью.

Хотя происходили и казусные моменты. Как-то вечером во время Юркиного монолога о Москве она спросила:

— Юрась, милый, а сколько колонн в Большом театре?

Любка прочитала о Большом в справочнике. Юрка растерялся, разозлился, выпил рюмку водки и пошел спать. Больше девушка каверзных вопросов не задавала, а про себя ругалась:

— Чего, дура, невпопад влезла?