Ведьму нельзя полюбить.

Ее можно желать. Сходить с ума. Закручиваться в канат и пытаться (одновременно) карабкаться по нему вверх.

Прыгать за ней в окно. Сворачиваться под дверью калачиком. Продать за нее черту душу…

Вот только где они, черти? Эй, черти! Кому бы душу продать?

Нет никого. Некому стало продавать душу.

Некому. Не модно.

Нет сегодня спроса на души. Только на встроенную сантехнику, керамоплазмит и аксессуары.

Кому они сегодня вообще нужны, в самом деле? На рынке этих душ миллионы. Переизбыток.

Матрица.

Пусть себе висят и качаются.

Сходите на рождественскую распродажу. Там продают души со скидкой. Вечно какие-то 99-процентные скидки и акции.

Секонд-хенд, лежалый товар. Кофточки. Платьица. Шубочки.

Стыдно даже заходить в магазин.

– Где же ты, Азазель?

– Да ну вас, надоели! Идите все к черту…

Ну, тогда можно попробовать отдать за нее душу так. Даром.

Кто отдаст за ведьму душу даром?

Ну?

Нет никого.

Однако все-таки был у этой желтоглазой ведьмы один такой клоун.

Мальчик официант с подносиком.

Конечно, не из «МАРЕ АЗУР». Куда там.

Так, из залеталовок.

Из «Чебуречной» у метро Баррикадная.

И писал ей стихи.

И она залетала за ним иногда в «Чебуречную». А чаще она залетала к нему просто в сны.

Дышала, так сказать, на этого мальчика «духами и туманами». И как это полагается у ведьм, наводила тень на плетень.

Мальчик был красивый и гибкий. С теплыми тихими очами и соломенными волосами. Поэт. А поэтов следует губить. Иначе это все никому не интересно. И если ведьма не погубит поэта, то никто не станет читать наш рассказ.

Итак, поэтов следует губить, но некому губить поэтов, кроме ведьм. Кстати, именно таких «соломенных мальчиков» вечно тянет на ведьм, и они, вместо того чтобы встречаться с хорошими девочками (с третьего этажа), так и рвутся угодить в когти какой-нибудь панночке или леди Макбет. Как мотыльки на газовую конфорку.

Так что нашей ведьме достаточно было только щелкнуть на поэта пальцем.

У этого Алеши была девочка (как раз с третьего этажа). Хорошая девочка. И у них любовь была еще с третьего класса. И он работал в этой «Чебуречной» (будь она неладна) как раз, чтобы не толкаться у родителей, а накопить денег и снять недорогую квартиру.

Но вот в этот картонный домик врывается ветер и раздувает картонные уши. Ведьма щелкает пальцем, и бумажные окошки, тряпичные занавесочки и прочие надежды несутся вниз по Карамышевской набережной к Крылатскому мосту.

Алеша вдруг говорит своей девушке «Нам надо поговорить…»

И она после этого разговора едва не бросается в метро Аэропорт под поезд в сторону центра.

Однако она не бросается. Она идет в «НИКА-МЕД» на Молодежке и делает там медикаментозный аборт.

Антракт.

Так легко молоденькие девочки (да и все женщины на свете) становятся ведьмами.

Один наш знакомый (тоже, кстати, поэт, вернее, фотограф) говорил по этому поводу: «Мне не о чем говорить с женщиной, которая ни разу не делала аборт, не разводилась и ни разу не была изнасилована…»

Его потом тоже погубила одна такая когтястая, из тех, с которыми есть о чем говорить.

Алеша тем временем целиком и полностью запутался в норковых хвостах манто своей горбоносой.

Он больше не жил. Он задыхался и умирал. Желтые зрачки любимой женщины смотрели на Алешу холодно, как янтарные глаза филина.

Объятия ее были холодны. Встречи коротки. Ведьма обрывала телефонные звонки русачьим смехом. Или вовсе не брала трубку.

Иногда вместо ведьмы трубку брал муж.

Иногда Алеша, покрываясь холодным потом, слышал из трубки чужие мужские голоса.

Что поделаешь, Алеша? Она была ведьмой. Наверное, как твою девочку с третьего этажа, горбоносую тоже кто-то сделал ведьмой, задолго до тебя.

Но когда она была с ним, все это таяло. Желтые глаза филина казались медовыми, губы нежными, как касание крыла бабочки. Плечи ведьмы были белее снега. Кожа нежнее бархата. (Вот что делают зеленые маски, пластические операции и липосакция…) И в мире не оставалось ничего кроме этих ведьминых пут, точеных щиколоток и шепотов.

Наконец он ей надоел, и она его бросила.

Она улетела по своим делам на Капри. И принялась губить мужчин там, не отходя далеко от отеля «Майорка» (пять звезд), под звездным небом Атлантики.

Она отключила айфон. И в домашнем номере густой непрерывной тоской висели длинные телефонные гудки.

Ничто уже не напоминало в Алеше того скромного мальчика, официанта «Чебуречной» на Баррикадной. Не осталось тихих теплых очей, соломенные волосы стояли дыбом.

Он не сдал сессии и не мог пересдать ее. Он не мог ничего учить. Не мог конспектировать. Не ходил на лекции. И наконец, нашел свою фамилию в списках отчисленных.

Под рыдания одинокой матери поэта забрали в армию.

Девушка с третьего этажа, раздвинув тонкими пальцами занавеску, смотрела ему вслед.

Он вздрогнул и обернулся.

Ему почудился смех. Как звон разбитого стекла. Хрустальный звон. Русалочий шепот.

Девочка с третьего этажа, тоненькая как секундная стрелка. С волосами цвета синего вороного крыла, смотрела на него желтыми глазами и улыбалась.

1

Сперва они родились.

В 26-м роддоме на улице Гамалеи.

Она в субботу 1 апреля 76 года.

Он тоже 1 апреля, только в 66-м.

2

Папа возил ее в детский садик на санках (тот садик, что в конце улицы, за гаражами).

А он, размахивая портфелем и треща по забору палкой, каждый день обгонял эти санки.

– Здравствуйте, дядя Сережа (это ее папа Сергей Николаевич, сосед).

– Здорово, Саня! В школу?

– Ага…

3

И даже хуже того. Они и жили-то в одном доме! (Длинный зеленый дом, «Каменный цветок», напротив игровых автоматов.)

И еще хуже того!

Не только в одном доме, но оба на шестом этаже!

Он – в четырехкомнатной квартире с младшей сестрой, папой и мамой.