Но с приближением новых гостей — соседей — доктор быстро овладел собой. Он видел, что Стелла и аббат сидели на одном из приоконных диванов и были совершенно счастливы в обществе друг друга. Поэтому доктор выбросил все из головы и беззаботно погрузился в атмосферу чудесного сельского праздника.

А те двое на диване не замечали ни смеха, ни разговоров у камина. Стелла очень медленно разворачивала свой сверток, ее щеки пылали, а яркие губы слегка приоткрылись. Мгновения ожидания казались ей такими восхитительными, что их следовало основательно затянуть.

— Разрезать шпагат? — предложил аббат, доставая перочинный ножик.

— Нет, что вы, сэр, — в священном ужасе выдохнула Стелла, которую с детства учили не транжирить вещи. — Это очень хороший кусок шпагата.

Ее проворные пальцы развязали все узелки и аккуратно сложили шпагат и коричневую бумагу, и тут девочка испустила тихий вздох восторга при виде серебряной фольги и алой ленты. Стелла взяла ленту и любовно погладила ее.

— Она тоже моя? — не веря, спросила девочка.

— Конечно! Конечно! — нетерпеливо отвечал аббат.

Она обвила ленту вокруг пояса, а затем принялась снимать серебряную фольгу. Она осознавала, что волнение делало ее слишком медлительной, но ничего не могла с этим поделать.

Ей не часто приходилось получать подарки, и она была так счастлива, что почти не дышала.

Фольга развернулась, и у Стеллы в руках оказалась резная шкатулка из кедра, инкрустированная слоновой костью. Девочка представления не имела о существовании таких прекрасных вещей. Это был ларец для принцессы. Тот ларец, в котором хранила свои драгоценности леди Эстер, когда она жила в замке Илшам. Нет, он был даже лучше того! Стелла вспомнила, что когда-то считала, что слова можно складывать в ларцы, чтобы сохранять образы. Она взглянула на аббата, ее лицо странно преобразилось.

— А в нем есть сны?

— Загляни и узнаешь, — сказал аббат так же странно. Девочка приподняла крышку и заглянула внутрь. В экстазе она издала приглушенный возглас и открыла крышку.

— Шкатулка для рукоделия!

Стелла забыла об аббате. Она забыла обо всех и обо всем. Она подняла очаровательные маленькие крышечки и увидела внутри катушки цветного шелка. Она извлекла наждачную подушечку, похожую на клубнику, подержала ее в ладонях, сложенных чашечкой, и с придыханием сказала, что у Керлилков, когда она шила, была клубника со сливками. Она извлекла серебряный наперсток и выяснила, что он как раз подходит к ее пальчику, и пробормотала что-то о том, что у леди Эстер непременно был такой же. Она вынула ножницы и тут же сказала: «Это маленький лебедь, летящий над водой». Она обнаружила сокровища, о которых аббат и не подозревал: бархатную подушечку для булавок, подобную алому грибку, книжечку-игольник, сделанную из лоскутов золотой парчи, мотки кружев с шишечками, свивающимися на концах, нежные лоскуты шелка и сатина, детское ожерелье из голубых стеклянных бусинок и крошечную пару пряжек со стразами. Она вынимала каждое из этих сокровищ и держала его в руках, что-то бормоча про себя прежде, чем положить его обратно, а аббат по ее бормотанию догадывался, что каждая вещь становилась в воображении отправным пунктом для новых мечтаний.

Как ребенок в эту минуту забыл обо всем, кроме своей шкатулки, так он забыл обо всем, кроме ребенка. Он заметил, что изучает до деталей каждую черточку Стеллы, форму ее головы с короткими мальчишескими завитками волос, изгиб ее шеи, очерк тонкой смуглой щеки, на которую, когда она смотрела вниз на свою шкатулку, опускались длинные темные ресницы, короткую верхнюю губу и решительный подбородок. Ее глаза, яркие, как звезды, необычного темно-серого цвета, аббат уже знал, как и ее улыбку, которая обладала той властью, что потрясла его. И все же казалось, что аббат де Кольбер не столько изучает ребенка, сколько запоминает его. Казалось, девочка настолько составляет часть его самого, что он стремился установить с ней какой-то физический контакт — дотронуться до забавного шелкового завитка на затылке, обнять ее и почувствовать, как под его рукой бьется ее сердце. Это было донельзя смешно. Похоже было на то, что он снова влюбляется.

— Боже, ласточка моя, откуда у тебя такая прелесть? — Матушка Спригг стояла перед ними, ошеломленно взирая на ларец. Стелла подняла невидящие, зачарованные глаза.

— Ее подарил мне месье де Кольбер.

— Подарил тебе такую восхитительную рабочую шкатулку? Такой крохе, как ты? Ну, я бы никогда! Это шкатулка для благородной леди. Ну и ну!

Матушка Спригг вряд ли сознавала, какое чувство в ней преобладает — восторг от того, что ее драгоценное дитя получило такой восхитительный подарок, или печаль от того, что не она сама подарила ей шкатулку. И кем же в конце концов был этот благородный джентльмен, чтобы сделать ее ребенку такой подарок? Он поднялся и вежливо стоял рядом с ней.

— Надеюсь, девочка поблагодарила вас должным образом, сэр, — сказала она, и в голосе ее прозвучала едва уловимая суровая нотка. — Стелла, ты поблагодарила джентльмена за этот подарок?

Стелла убрала шкатулку в шкафчик под диваном, где она держала свои самые драгоценные сокровища. Теперь она обернулась, и ее лицо неожиданно вспыхнуло от отчаяния.

— Нет, мама, не… поблагодарила.

— Ну, из всех неблагодарных девочек…

Теперь голос матушки Спригг был так суров, что слезы вдруг выступили на глаза Стеллы. Не сознавая, что делает, она сунула свою руку в руку аббата, отчасти ища защиты, отчасти, чтобы показать ему, как она извиняется за то, что не сказала «спасибо». Он крепко сжал ее маленькую руку; казалось, что этот ребенок плоть от его плоти, часть его существа.

— Мадам, она не была неблагодарной, — вежливо сказал он. — Человеческая благодарность никогда еще не выражалась так прелестно.

Высокопарная речь обеспокоила матушку Спригг. Она сразу и крепко невзлюбила аббата. Чужеземец. Ее задело то, что эти двое стояли, как бы объединившись против нее. Она оглядела их сияющие от счастья лица и к еще большему негодованию отметила, что у обоих были одинаковые темно-серые лучистые глаза.

— Надевай свой плащ, Стелла, — холодно бросила она. — Время идти на рождественские песнопения.

4

Веселая компания высыпала в сад, возглавляемая отцом Сприггом, который нес заздравную чашу, наполненную сидром и яблоками. За ним шествовала Мэдж, несшая поднос со стаканами. Уже темнело — и Эймос, новый пастух, Дик, его новый помощник, и оба гостя несли зажженные фонари. Стелла, как обычно очень чуткая, жалась, как банный лист, к матушке Спригг, а аббат с доктором восторгались красотой, представшей их глазам.

Все собрались в кружок около старого Герцога Мальборо и тихо постояли минутку. В неожиданно наступившей тишине слышалось уханье совы, бой находящихся за многие мили отсюда церковных часов и странный долгий нарастающий вздох, образуемый приливом, набегающим на Пейтонский пляж, и звучавший в мрачных сумерках, как вздох самой земли.