Из вездеходов быстро выскакивали пехотинцы, они деловито разбегались в стороны, образуя цепи, залегали, готовясь к атаке. За ними другие солдаты выскакивали из огромных вездеходов, быстро отбегали и залегали цепями. Выскакивали и залегали. Их было много. На зеленой траве образовались живые, длинные, мышиного цвета, серые полосы.

На береговой батарее были люди военные, в основном командиры разных уровней, и не нужно было никому ничего объяснять, каждый понимал, какая смертельная опасность нависла над защитниками батареи, над Херсонесом, над бухтами. И тут раздался призывной и властный клич:

– Вперед! Чего ждать? Атакуем сами!

И тысячная толпа, обретя некоторое подобие построений, качнулась и покатила зеленой лавиной гимнастерок с густым вкраплением полосатых тельняшек и синих флотских матросок, покатила все сметающей волной навстречу серым мундирам, которые ощетинились автоматами со штык-ножами.

– Ура-а! Полундра-а!

Лавина живой, одухотворенной единым порывом силы накатывалась снизу по склону вверх. Все бежали в полный рост, все кричали, все стреляли. Многие падали, вновь поднимались и продолжал бежать. Многие так и остались лежать. Через них перепрыгивали бегущие, не оглядываясь, устремлялись вверх по склону. Накатывалась стихия, порожденная безысходностью и отчаянием, злой горечью и ненавистью, решимостью погибнуть в бою, чем испытывать позор плена.

И в гуще атакующих, подпрыгивая на ухабах, двигался грузовик-полуторка с побитыми осколками и пулями бортами, в кузове которого был укреплен зенитный спаренный пулемет. Сталина, подавшись вперед, закусив губу, вцепилась руками в рукоятки и нажимала на гашетку, посылая одну очередь за другой. Встречный ветер сорвал бескозырку и развевал ее смоляные волосы, она чувствовала себя свободно и счастливо, отрешенно уверенная в себе и страха смерти не ощущала. Пули и осколки пролетали мимо, с тонким звоном разрубая воздух.

В кабине, заменив сраженного водителя, за рулем сидел Григорий Артавкин, а Костя Черныщов, Алексей Громов и Сагитт Курбанов бежали рядом с полуторкой, стреляли на ходу и, как все, кричали до хрипоты, вливаясь в общий хор. Если умереть, так в бою с оружием в руках!

– Ура-а! Полундра-а!

Но враг не дрогнул. Отборные солдаты дивизии «Мертвая голова» умели сражаться. За их плечами были разбитые армии и покоренная Европа. Передние цепи схлестнулись в рукопашной беспощадной схватке, крики, стоны, ругань. За неверное движение – плата кровью, жизнью.

На Алексея кинулись пять гитлеровцев. Он успел дать короткую очередь и сразил двоих. Но третий, увернувшись, ловким ударом ноги вышиб оружие из рук. Все решали не секунды, а мгновения. Алексей бросился к ближнему и прямым ударом правой в челюсть свалил его в нокаут. И тут же, едва успев увернуться от штык-ножа, левым боковым ударом, отработанным «крюком», сразил нападавшего, и сам ринулся на верзилу, на пятого, нанося спаренные прямые удары. Тот бездыханным рухнул под ноги. Три нокаута за какие-то секунды боя!

Схватив оброненную кем-то винтовку, Алексей ринулся вперед, в гущу рукопашной, туда, где сражался Костя Чернышов. Тяжеловес возвышался над всеми в прямом и переносном смысле слова. Его могучая фигура была для бойцов своеобразным маяком. Вокруг него валялись сраженные, и корчились раненые, недобитые враги.

Гитлеровцы не ожидали такой дерзкой встречной атаки, такого массового героизма, такой злой ярости. Немцы не выдержали, стали отходить и отстреливаться, но закрепиться уже не могли. Грозный дружный напор атакующих катился живой волной, наводил панику, порождал страх и вынуждал бежать, спасаться, забыв про свои пушки, побросав вездеходы и бронетранспортеры…

– Артиллеристы, к пушкам! Бей гадов их же снарядами!

Лейтенант с огненно-рыжими волосами, с лоснившимся от пота лицом, в порванной гимнастерке без одного рукава, остервенело стрелял из пушки, справляясь за подносчика, заряжающего и наводчика. Бойцы разворачивали другие орудия и тоже открывали огонь. Мало кто из фашистов унес ноги. Даже те, кто сдавался, тут же уничтожались.

Волна атакующих катилась еще несколько километров, сметая на своем пути все преграды и заслоны. Бежали, гнали гитлеровцев, пока хватало сил, пока окончательно не выдохлись. И, падая от усталости, продолжали, уже не кричать, а глухо хрипеть:

– У-р-а!.. Полу… – да-а!..

На этом отвоеванном рубеже и остановились.

Долго еще раздавались то там, то здесь короткие очереди и отдельные выстрелы. Летние сумерки быстро переходили в ночь. Раненые уходили в тыл, многих вели или неуклюже несли товарищи. Бойцы ходили между убитыми и подбирали оружие и боеприпасы.

Полуторка подорвалась на мине, Артавкин погиб. Сталину выбросило воздушной волной на землю, но она осталась жива, отделалась ушибами и синяками. Придя в себя, поднялась. Одежда порвана, в голове туман, но ею двигала только одна беспокойная мысль, одно желание – найти Алешу. Живого или мертвого…

В густеющих сумерках, на взгорье, среди распростертых на земле, смертельно уставших бойцов, она отыскала Алексея Громова. Он лежал рядом с Костей Чернышовым и Сагиттом Курбановым, в порванной тельняшке, мокрый от пота, держа в руке немецкий автомат. Увидев Сталину, он устало улыбнулся.

Сталина вытерла ему пот со лба и легла около Алексея, положив рядом свой автомат. Она чувствовала живое тепло, которое шло от Алексея, смотрела на первые звезды, которые стали появляться на небе, и счастливо улыбалась пересохшими губами. Они победили! Защитили бухты!

Это была последняя, отчаянно-яростная, звонко-победная атака защитников Севастополя, атака, возникшая стихийно и наполненная горькой обидой и обжигающей ненавистью, скрепленная единым душевным порывом и общим волевым устремлением. Атака, которая навеяла страх на немецкое командование, которая в очередной раз доказала, что русские люди даже в таком, казалось бы, безвыходном и безнадежном положении находят в себе силы сражаться и побеждать.

У германского командования на этом участке уже не было сил, чтобы сдержать такую бурную и грозную атакующую лавину. А ей бы, этой лавине, не останавливаясь, приложить бы еще небольшое усилие, еще чуть-чуть поднажать и, сбив тыловые части, тысячи людей могли бы вырваться из кольца окружения на свободные просторы Крыма, пробиться в горы, к партизанам.

Но последние защитники Севастополя не ставили перед собой такой задачи; их цель была совсем другая, определенно четкая и простая: отогнать немцев и закрепиться, защитить Херсонес, защитить бухты. Десятки тысяч отважных бойцов, закаленных в боях, ждали спасительного прихода кораблей флота и слепо верили, что они придут, обязательно придут за ними!

6

Но ни в эту ночь, ни в последующие корабли флота так и не пришли.

Не пришли в ночь на 6 июля, не пришли и на 7‑е…

Как ни всматривались тысячи глаз с отчаянием и надеждой всю ночь до рассвета в далекий горизонт моря, он был равнодушно пуст. Никаких сигналов, никакого огонька. Только луна, похожая на медаль, прикрепленная к синей флотской матроске, светила с высоты синего неба, сочувственно простилая по морю – от горизонта и до самого берега – золотистую дорожку, по которой, к сожалению, нельзя было убежать, уйти, вырваться, спасти душу.