И тут я увидел четверку истребителей, идущую на той же высоте прямо нам в лоб. Их появление озадачило меня. Кто они – свои или чужие? Если смотреть строго в лоб, то «лавочкина» от «фоккера» не отличишь – у обоих моторы воздушного охлаждения, да и окраска примерно одинаковая. Пока они идут на меня, не меняя боевого порядка. Видимо, тоже не могут понять, кто мы. Сближаясь, начинаем расходиться левыми бортами. На всякий случай подаю команду: «Подойти ближе, впереди неизвестные истребители».

Как только мы поровнялись бортами, все стало ясно. За хвостами истребителей потянулись темно-синие шлейфы дыма, что говорило о форсировании моторов, – значит, будут атаковать. Даю следующую команду: «Плотнее строй, предупредить стрелков о появлении истребителей, не подпускать их близко». Через несколько секунд «фоккеры» оказались в задней полусфере и попарно пошли на нас слева и справа. Значит, делают «ножницы», подумал я. В тот же миг между мной и моим ведомым Сельским пронеслись дымные трассы «эрликонов». То же самое у Веретенникова с Чернышевым. Вслед за трассами, обгоняя нас, быстро проносится ФВ-190 и выскакивает у меня перед носом. Немец делает разворот и небольшим набором высоты пытается уйти влево. Я не мешкая нажимаю гашетки пушек и пулеметов. «Фоккер» переворачивается на спину, и в этот момент хорошо вижу, как в него летят пушечные трассы ведомого. ФВ-190 в перевернутом положении входит в пике и врезается в землю. Второй истребитель, проскочив левее Сельского, резко отворачивает в эту же сторону и уходит назад. На какое-то время теряю его из вида. Бросив взгляд вправо, вижу, как вторая пара «фоккеров», проскочив группу, резко отваливает с правым разворотом и тоже пропадает в задней полусфере. Непрерывно бьет из своего «березина» Федя, у Веретенникова – Скакунов и у Сельского – Гутырчик.

Проходит несколько секунд. Вижу, как под нами в полный рост идет наша пехота, хотя буквально секунды назад внизу были немцы. В этот момент снова вижу длиннющую трассу, проскакивающую между мной и Сельским, а за ней и сам истребитель, в точности повторяющий маневр своего погибшего товарища. Повторили свои действия и мы с Сельским. Его постигла та же участь. Справа проскакивает вторая пара истребителей, с правым разворотом отваливает в сторону и больше не появляется. Видимо, пошла домой. К моему огорчению, вижу, что самолет Сельского пошел на снижение и тут же пополз на фюзеляже по земле. Эх, черт, подумал я, все-таки сбили. Мы остались втроем. Жду появления истребителей, но их, слава богу, нет. Подходим к городу Мелецу, уже занятому нашими войсками, рядом с которым стационарный аэродром, построенный поляками еще до войны. Неожиданно от группы отваливает Чернышев и садится там на колеса. Пытаюсь по радио узнать причину. Ответа нет. Домой пришли вдвоем с Веретенниковым. Настроение подавленное.

С понурой головой докладываю командиру полка обо всем, что произошло. Иван Иванович, сердито смотря мне в глаза, стал делать разнос, особо упирая на то, что я не выполнил его указание не ввязываться в бой с истребителями. Выслушивать все это было обидно, так как перед полетом он никаких указаний не давал, а только предупредил: «Смотри, видимость может ухудшиться. С тобой в группе двое идут впервые, будь повнимательней». Было и так ясно, что ввязываться в бой с истребителями нет смысла. Это происходит вынужденно, в безвыходном положении. Так случилось и с нами. «Фоккеры» для того и летают, чтобы прикрывать свои войска, и, как только увидели нас, тут же атаковали. Условия для них были благоприятные. Никто не мешал. Прикрытия у нас не было. Что нам оставалось делать? Хотелось спросить: «А что бы вы, товарищ командир, сделали в подобной обстановке?»

В этот момент Пстыго казался мне страшнее тех «фоккеров». Он командир и мог наказать меня, как хотел. Чтобы как-то смягчить гнев командира, сказал, что наши потери примерно равны. Мы все могли не вернуться. Сколько таких случаев было. А у нас есть два сбитых ФВ-190. Для большего эффекта, не говоря ему о своем участии, добавил: «И обоих сбил Сельский». Иван Иванович никак не отреагировал, чему я был удивлен. Такое все-таки редко бывает, а он даже не спросил, как это произошло. Я был уверен, что Сельский остался жив. Он приземлился на фюзеляж уже на своей территории и наверняка придет в полк. Конечно же, он видел, как у него под носом падали «фоккеры», сбитые огнем обоих самолетов, а не только им одним, как я об этом доложил командиру полка. «Фоккеры» падали перед самолетом Сельского в каких-то 150 метрах в тот момент, когда они уже не летели, а именно падали, будучи сбитыми.

Самолет после поражения огнем падает не сразу вертикально, а, имея большую скорость, летит еще какое-то время по инерции. В данном случае они под большим углом уклонялись влево в сторону от лобового огня группы, где шел Сельский. Ни вниз, где рядом была земля, ни вверх, где в нескольких десятках метров находилась нижняя кромка облаков, они свернуть не могли. В момент разворота они подставляли себя под огонь моих пушек и пулеметов. Сельский, увидев длинные трассы, не растерявшись, как он впоследствии говорил, тоже не целясь открывал огонь из пушек.

Что случилось с Чернышевым, я не знал, но поскольку видел, что он сел нормально на колеса, предложил слетать туда на По-2. Через полтора часа мы с майором Кириевским уже были в Мелеце. Осмотрели его самолет, но, кроме двух эрликоновских пробоин в правой плоскости, ничего не нашли. Спрашиваем летчика, почему он сел здесь, а не дома. Володя показывает на крыло и говорит: «Увидел эти пробоины, подумал, как бы чего не случилось, вот и сел здесь». Мы с Кириевским улыбнулись.

Вот что значит необстрелянный летчик. Сразу вспомнил о своих полетах, когда приходилось возвращаться с задания с несколькими сотнями таких пробоин и тянуть до дома, не обращая на них внимания. Не желая затрагивать самолюбия Чернышева, мы не стали упрекать летчика с принятием им такого решения. Не теряя времени, решили перегнать его машину сами. Кириевский посадил Чернышева на По-2, а я сел в его «ил» и вместе со стрелком Кузьминым перелетел на свой аэродром. Пстыго, осматривая самолет, произнес: «С такими пробоинами я бы на другом аэродроме не садился».

Вскоре прилетели Кириевский с Чернышевым. Подошли с докладом к Пстыго. «Ну, Чернышев, поздравляю вас с боевым крещением. Как, не страшно было?» – спросил командир. На что Володя ответил: «Нет, товарищ командир, только с первого раза я не все понял. Стал соображать, когда увидел истребителей. Пробоины в самолете увидел уже после их ухода. Когда показался Мелецкий аэродром с бетонированной полосой, решил садиться на него. Лететь с пробоинами дальше побоялся: мало ли что могло случиться». На что Иван Иванович заметил: «Что сел благополучно, не поломав машины, молодец, но вообще-то торопиться с посадкой на незнакомом аэродроме не следует. Могли быть серьезные неприятности. Учтите это на будущее». С прибытием Чернышева настроение у меня улучшилось. Но все еще не покидали мысли о Сельском. Почему он плюхнулся там? Не может быть, чтобы был подбит. Я за ним все время следил и не видел ни одной трассы, которая попала бы в его самолет. Видимо, был момент, который я упустил. Как было бы хорошо, если бы все вернулись в полном составе. Тогда Пстыго смотрел бы на меня по-иному.

Ночью я спал плохо, ворочался с бока на бок. Видно, нервишки стали подводить. Перед глазами проплывали события прошедшего дня. Раньше у меня такого не было, хотя бывали моменты и похуже. Уже почти год я самостоятельно вожу группы. За это время не был потерян ни один экипаж. Мы всегда возвращались в полном составе. Конечно, в какой-то степени нам везло, но, наверное, сказывалось и умение воевать. Я хорошо понимал, что война без потерь не бывает и рано или поздно наступит момент, когда счастье отвернется от нас. И вот он настал. Досадно, что Пстыго отнесся ко мне, как к человеку, который проигнорировал якобы отданное им указание.