С профессором Виктором Степановичем – знаменитым охотником на рябчиков – познакомился я в прошлом году в Свердловске. Мы вместе отправились на охоту. С нами был еще племянник профессора – Арсений, юноша лет двадцати.

Дичи нашли много. Нам захотелось прожить в лесу несколько суток. Вопрос был в ночевке: палатки с собой у нас не было.

Виктор Степанович сказал:

– Есть тут невдалеке охотничья избушка. На Студеном ключе. Чего лучше?

Мы запрягли лошадь. На Студеный ключ приехали уже в полной темноте.

Избушку отыскали с трудом: она была мала, мала до смешного. Ее крыша еле доходила мне до плеч. Окон и трубы совсем не было. Дверь была ростом с окно.

Пока Арсений возился с лошадью, ходил за водой, мы с Виктором Степановичем собрали дров и разложили огонь в чувале. Чувал похож был на первобытный камин: камни навалены без особого порядка; над ними в крыше зияла дыра.

Дым сейчас же наполнил избушку. Запершило в горле, защипало глаза. Пришлось лечь плашмя на нары. Всего и было в избушке – чувал да нары от стенки к стенке, у самой земли.

Прошло минут десять, и огонь прогрел камни. Дым потянуло вверх.

Через час, плотно поужинав похлебкой из дичи и напившись чая, мы легли спать. Уютно потрескивал огонь в чувале, за стенкой спокойно позвякивал колоколец стреноженной лошади. В избушке было тепло, даже жарко.

* * *

Я проснулся от тишины. Мороз. Темнота. И какое-то смутное беспокойство: слишком уж тихо.

Огонь потух. Сквозь черную дыру в крыше с черного неба пристально смотрели звезды. Холодные звезды. Была глубокая осень. Последние листья опадали с деревьев.

Что же такое? Отчего так необычайно тихо? Чего не хватает?

Ах да: лошадь, колоколец! Надо разжечь дрова в чувале, пойти взглянуть.

Рядом Виктор Степанович быстро поднялся и зашуршал одеждой.

В это время неожиданно раздалось громкое фырканье, потом тревожное ржание, потом тяжелый поспешный топот стреноженной лошади.

Ясно было: животное чего-то напугалось. Ржание и топот быстро приближались.

– Арсений, вставай! – крикнул Виктор Степанович.

Через полминуты мы все трое с ружьями выскочили из избушки.

Лошадь стояла у самых дверей. Ее большое тело чернело в темноте. Животное дрожало мелкой дрожью. Испуганно фыркало.

– Давайте разожжем огонь, – предложил я, – выясним, что ее напугало.

Арсений уже нырнул в избушку, разжег там огонь и скоро принес горящую головню.

Освещая землю, мы пошли по следам лошади. Следы подвели нас к самому берегу Студеного ключа и остановились. Тут было много натоптано.

Кругом – ни звука. Высокой горой чернел лес на том берегу ущельица.

Мы вернулись.

Решено было привязать лошадь вожжами у двери, а самим сидеть в избушке и поддерживать большой огонь – «на страх врагам».

Так и сделали.

Не знаю, спал ли в эту ночь Виктор Степанович. Нас с Арсением он разбудил, когда солнце поднималось уже над деревьями.

– Ну? – спросили мы, вспомнив ночную тревогу.

Виктор Степанович посмотрел на нас уничтожающим взглядом и мрачно изрек:

– Медведь.

Скоро мы своими глазами убедились, что он не ошибся: на том берегу ущельица виднелись следы босоногого старика, как зовут в Сибири Михаила Иваныча. Судя по размерам следов, это был старый, большой медведь.

Я предложил дойти его по следу.

– Ну уж нет, увольте, пожалуйста, – горячо запротестовал Виктор Степанович. – Стрелок я, сами знаете, того… И ружье у меня… этого. Да и велика ли честь попасть в такую тушу? Я уж лучше на вчерашнее место – за рябчиками.

Тут волей-неволей придется мне выдать одну страшную тайну охотничьей жизни милейшего профессора. Да простит он мне это вынужденное разоблачение: раз уж начал я рассказывать быль, то рассказ велит мне там, где надо, говорить горькую правду.

Итак, среди охотничьих подвигов Виктора Степановича был один, о котором лучше было бы умолчать. Знали о нем только те, кто сами охотились с профессором.

Дело в том, что этот страстный и неутомимый охотник, этот безжалостный, бесчеловечный убийца рябчиков… в жизни своей еще ни одного рябчика не убил.

Спешу оговориться: Виктор Степанович стрелял дичь, иногда помногу. Бил и тетеревов, и глухарей, и куропаток, и уток. Раз при мне сильно ушиб даже небольшого оленя, которого неправильно называют у нас дикой козой.

Не давались ему рябчики, одни только рябчики.

Придется уж мне досказать правду до конца, иначе читатели – не охотники не поймут, почему рябчик был для профессора заколдованной птицей.

Рябчик – самая маленькая из наших лесных кур. А шумит он, взлетая с земли, больше здорового тетерева, почти как громадный глухарь. Стойки собаки рябчик не держит. С треском внезапно срывается у вас из-под ног выводок серых птиц, стремительно разлетается в разные стороны и исчезает мгновенно с глаз, словно никого и не было. Притаившегося на ветке рябчика различит только очень наметанный глаз.

Есть простая и легкая охота на рябчика: охота с пищиком.

Поднятый выводок рассеялся по ветвям, исчез у вас с глаз. Тогда вы спокойно садитесь на ближайший пенек и вынимаете из кармана пищик. У коварной свистульки тоненький голос рябчихи-матери, сзывающей своих детей. Рябчата бегут на этот голос по земле, и их ничего не стоит застрелить.

Виктор Степанович такой способ охоты считал бесчестным. Пищика с собой никогда не носил.

Охотился Виктор Степанович так: бежит по лесу и ждет, когда вырвется из-под ног выводок рябчиков.

Вот вырвался. Виктор Степанович вздрогнул: как раз в эту-то минуту он немножко зазевался на волшебную красоту темно-зеленой ели среди золотистых берез.

«Бамм! Бамм!» – понеслись выстрелы посередине между двумя разлетающимися рябчиками.

Влет рябчика бить – не глухаря. Маленький рябчик летит, как оперенная стрела. Промазал Виктор Степанович. Рябчики расселись по ветвям – надели шапки-невидимки. Ни одного не видать.

И опять бежит профессор по лесу, любуется на бегу яростным пиром осенних красок, ждет рябчиков из-под ног.

И вдруг, как фонтан золотой, сверкнула из толпы темных елушек листва высокой пожелтевшей березы. И от восторга, от переполнившей душу радости громко затянул счастливый профессор на весь лес старую некрасовскую песню:

– «В полном разгаре страда деревенская…»

И как дошел до слов: «Многострадальная мать», – тут-то и взорвался выводок сереньких птиц. И конечно, все ушли целы и невредимы под грохот профессорского самопала. Ружье у профессора и в самом деле «этого»: не из лучших.