— Разгильдяи, — пробормотал он. – Ни черта же не видно. И чему только учились?..

Оператор действительно задал слишком сильное приближение, и почти все поле обзора заняла туша ближайшего «укорота» с характерно приподнятыми передними катками. Машина казалась целиком составленной из прямых линий и углов, никакого сравнения с более плавными формами имперской брони. Афанасий закусил губу и покрутил рубчатое колёсико, отдаляя размалеванное жёлтым и зелёным страховидло. Теперь он видел все три танка сразу, их жадные хоботки орудий, бесконечный бег блестящих, полированных гусеничных лент. Для Пастора остались только машины, «ягеров» он просто вычеркнул из сознания, запретив думать о пехоте.

Перестрелка крепла. Унтер более–менее организовал ответный огонь, но «башмаки» были неуязвимы и готовы протаранить гвардейскую оборону. Рикошеты то и дело расцвечивали броню пучками искр. Кое–где краска поцарапалась, сбитая снарядами и пулями, но на том повреждения и заканчивались.

Афанасий навёл хитрое сплетение дальномерных насечек на средний «укорот», прикидывая расстояние и, соответственно, полетное время ракеты. «Укорот» выдвинулся впереди строя и двигался «змейкой», регулярно открывая борт. Немного, но подставляясь под ответный огонь. На мгновение пастырь оторвался от окуляров и глянул на лампочку сбоку, на корпусе визора. Огонек ровно горел зелёным, указывая на то, что пусковая заряжена и готова к стрельбе.

Перестрелка разрасталась, превращаясь в сплошной огненный шквал. Стреляли все – пехотинцы, пулеметчики, безоткатные орудия. Противник отвечал с не меньшим ожесточением. Жёлто–красные шмели трассеров непрерывно полосовали горячий дымный воздух.

— Так и мы с вами должны поступать в этой жизни – воздавая за зло добром, за ненависть любовью, за злословие молитвословием, – и поступать со всеми людьми так, как бы нам хотелось, чтобы поступали с нами, — прошептал диакон, выжидая, когда «башмак» снова начнёт разворот. И добавил:

— Только не теперь.

Афанасий никогда не стрелял настоящими ПТУРами, но тщательно учился у разведчиков Гревнева. Спокойно, последовательно он делал все, как показывал инструктор – снять с предохранителя, убрать приближение оптики до приемлемого, чтобы видеть все поле боя, руки на пульт. Пальцы ощутили мелкие насечки на пластмассовых рычажках.

И щелкнуть переключателем, замыкая нужную цепь..

В первое мгновение ему показалось, что ничего не произошло. И во второе тоже. Затем красная точка скользнула слева, из‑за плеча, словно кто‑то бросил сигаретный окурок, ярко вспыхнувший в полете. На этот раз в ракету не забыли вкрутить специальный трассирующий запал, при старте он вспыхнул и теперь отмечал полет снаряда. Сигнальный огонь был виден только с тыла, и наводчик мог легко ориентироваться по его перемещениям.

Рукотворная стрела летела достаточно быстро, разматывая за собой два тонких, почти невидимых провода. Перемещая два рычажка на коробке пульта, диакон управлял маленькими рулями бронепрожигающей ракеты. Говорили, что некоторые особо искусные стрелки могли бить мишень со стороны или сверху, но пастырь не считал себя настолько хорошим мастером. Как учил Гревнев, Афанасий осторожно вывел ракету на цель, совместив огонек трассера с массивной тушей танка, стараясь попасть во вновь приоткрывшийся борт.

Все эти операции заняли считанные секунды, а затем ракета вонзилась в цель – не в борт, как хотелось, но тоже приемлемо, под основание башни. Со стороны казалось, будто трассер внезапно вспыхнул крошечным солнцем и мгновенно погас, утонув в клочковатом дымном облачке. Больше ничего не произошло – ни взрыва, ни отлетающих кусков брони — ничего, что обычно указывает на поражение танка в кинографе или книге. Но Пастор готов был поклясться, что многотонный мастодонт содрогнулся, как раненое животное – скорее всего, водитель резко затормозил.

С запоздалым прозрением Афанасий понял, как ему повезло – если бы снаряд попал в борт, как и хотел оператор, столкновение произошло бы под слишком острым углом, и струя расплавленного металла не пробила бы броню. Пораженный «башмак» остановился, слепо водя стволом, расстреливая боезапас с панической торопливостью. Его собратья, поравнявшись с остановившимся танком, начали расходиться в стороны и увеличили скорость. Наверное, надеялись быстрее проскочить опасную зону.

Зелёная лампочка мигнула и погасла. Вместо неё вспыхнула красная. Афанасий не видел, что происходило на основной огневой позиции, но знал, что сейчас бойцы быстро перезаряжают пусковую. На них наверняка специальные асбестовые перчатки и респираторы, чтобы защититься от раскаленного металла, ядовитых газов, и тем сократить перезарядку с уставных тридцати секунд до отработанных пятнадцати.

Четверть минуты – очень много. И одновременно так мало…

— Славьте Господа, передавайте патроны и готовьте штыки! – во весь закалённый на амвоне голос прокричал Афанасий. Его призыв подхватили ближайшие солдаты, передавая дальше по цепи, на этот раз в их голосах не было страха и паники.

Мгновение, ещё одно…

Уже не надо было ни визора, ни даже бинокля, чтобы отчетливо видеть ближайшую цель – крайний «башмак», самый быстрый и наглый. Это плохо, ракета летит со скоростью почти полторы сотни метров в секунду, чем ближе мишень, тем меньше времени на наведение.

— Сейчас я тебе отолью млека незлобливости, — выдохнул Афанасий, буквально сверля взглядом танк. Красный сигнал погас, опять вспыхнул зелёный, и диакон вновь нажал пуск.

Добрый день, — голос генерала был сух, как воздух в пустыне, и холоден, как полярный лёд.

Томас машинально взглянул в окошко штабного автобуса и отметил, что никакого «дня» уже нет и в помине. Вечер неуклонно скатывался в ночь, расцвеченную вспышками залпов, ракетных запусков и трассеров.

— Добрый день, — ответил он и, прижимая телефонную трубку к уху, сделал резкий нетерпеливый жест. Через пару мгновений автобус опустел, все работники дивизионного штаба буквально испарились, оставив нобиля наедине с телефоном и собеседником.

— Вы свободны в изъявлениях? – непонятно спросил генерал дер панцертруппен, и Фрикке понадобилось несколько секунд, чтобы сообразить – о чем речь.

— Да, вполне, — искренне ответил он.

— Хорошо, — констатировал невидимый собеседник и перешел к делу, задав вопрос, которого нобиль ожидал и боялся. – Вы можете порадовать меня достойными новостями?

Томас почувствовал холодок в солнечном сплетении, трубка против воли чуть дрогнула в сразу вспотевшей ладони.

— Нет, — коротко ответил он.

Генерал немного помолчал, но Томас отчетливо представлял холеное, породистое лицо командующего группой армий, на котором явственно проступила гримаса брезгливости.

— У вас есть достойное объяснение тому? – вряд ли кому другому удалось передать в нескольких словах всю сложную гамму холода, недоверия, разочарования и недоумения. Томас отметил повторение «достойно», наверное, это что‑то значило, но Фрикке слишком устал для разгадывания психологических ребусов.