Ругань не прервалась, просто она стала, как бы это сказать, целенаправленной. Ругали правительство, американцев, незаконных иммигрантов, Газпром и еще кого-то. Это тоже было бы обыкновенно, если бы не то обстоятельство, что отчаянно матерящиеся люди стали строиться в колонны, вооружаясь подручными предметами, в числе которых было десятка два автоматов и дюжина гранатометов. Забавные, однако, товары встречаются иногда на городских рынках. Гитара моя бедная ревела, как десять полковых оркестров сразу.

Разбившиеся на боевые подразделения посетители рынка дружно замаршировали к воротам, с энтузиазмом горланя строевые песни. Особенно мне понравилась команда боевых бомжей, вооруженная бутылками стеклоочистителя «Пафос» со вставленными в горлышки запальными фитилями. Некоторые из бойцов выдергивали фитиль и, не сбиваясь с шага, не ломая строй, делали глоток, после чего, воодушевленные, продолжали свой марш. Все это напоминало фольксштурм или игру «Зарница» в сумасшедшем доме. Наконец рынок опустел, только откуда-то с проспекта доносилось неразборчиво не то «Не плачь, девчонка», не то «Уймись, мамаша». Наконец все стихло.

Я наконец изловчился отклеиться от гитары и запихнуть ее в кофр. Боги, наверное, были довольны, я в целом – тоже. Надо же, жив остался!

Подобрав несколько уцелевших кокосовых орехов, ананас и связку сосисок, я сунул их в пакет и на дрожащих ногах поплелся домой. Умеют все-таки зажигать эти боги, это вам не «Раммштайн» какой-нибудь, или, не приведи господи, «Slipknot».

Ветер теребил пальмовые ветки, разбросанные по рыночной площади. На решетчатых воротах висела написанная от руки табличка «Рынок закрыт, все ушли на фронт», под табличкой, выставив вперед обмотанные тряпьем культи, сидел инвалид в телогрейке и просил милостыню. Все как взаправду, подумал я.

Пророки, будьте осторожней,

Когда выходите на площадь,

И понапрасну слов не тратьте,

Толпа спешит, а потому —

Поймут вас, видимо, превратно,

Коль скоро вас вообще поймут.

А. Молокин. Пророки

Нет худа без добра! По дороге домой я обнаружил развороченный, с выбитыми стеклами пивной киоск. Все правильно, где война, там непременно заводятся мародеры. И пускай инициированная Егорием Защитником войнушка не имела настоящего продолжения, то есть закончилась сразу, как только я прекратил играть на гитаре, свойственные смуте безобразия уже начались. Это была, так сказать, мелкая экспроприация местного значения, грабители даже не успели разворовать все. Наверное, поддались общему порыву и вместе с хозяевами торгового бизнеса влились в стройные колонны завербованных Егорием добровольцев. На земле валялись раздавленные упаковки жвачки, сникерсов, надорванные блоки сигарет, какие-то газеты и прочая чепуха. Конечно, становиться мародером на старости лет нехорошо, но я не стал морализировать, а обрадовался, прихватил с собой несколько пластиковых бутылок с пивом из числа тех, что уцелели, нераспечатанный блок «Честера» и двинулся домой. Не дожидаться же мне, пока хозяева киоска вернутся с несостоявшейся войны, в самом деле. Кроме того, поскольку виновники переполоха обосновались в моей – или бывшей моей – гитаре, я счел себя вправе рассчитывать на небольшую компенсацию. Мы, барды и маркитантки, по традиции, всегда следуем в хвосте армии, прихватывая все, что плохо лежит. Такая у нас сложилась за долгие века репутация, приходится соответствовать, понимаете ли. Все барды – пьяницы и воры, а маркитантки сами понимаете, кто. Зато мы, как правило, остаемся в живых и не прочь доставить друг дружке удовольствие, если, конечно, обстоятельства благоприятствуют. Правда, сегодня мне с маркитантками не повезло, ладно хоть пивом разжился, и то хорошо.

У меня еще хватило сил забрести в промтоварный магазин, гордо именовавшийся теперь супермаркетом, и на вырученные за концерт деньги купить упаковку дрянных гитарных струн. Пусть это не божьи жилы, зато никаких неприятностей от них ждать не приходится – честная китайская подделка. А боги могут и помолчать немного. Может быть, в конце концов им надоест тесниться в моей гитаре, и они куда-нибудь сами собой сгинут. По правде говоря, я очень на это надеялся, хотя не особенно верил в такой хеппи-энд. Магазин, кстати, совершенно не пострадал, он находился в полукилометре от эпицентра, то есть рынка. Так что слабоваты оказались мои незваные боги. И то хорошо!

Добравшись домой, я откупорил бутылку пива и, прихлебывая тепловатый напиток, попытался сменить божьи жилы на купленный в магазине ширпотреб. К моему удивлению, ничего из этого не получилось, проклятые жилки словно приросли к колкам. Гитара сначала негодующе загудела, потом ехидно звякнула:

– Зря стараешься, Авдей. Без нашего позволения ничего у тебя не получится.

Я уже привык, что таким образом боги-захватчики изволят со мной беседовать, так что не очень удивился.

– Мы тут с товарищами посоветовались, – продолжало звенеть у меня в голове, – и решили, что будем являть аборигенам свою силу по очереди. Сейчас ты снимешь струны и поставишь другие, а потом…

Мало того что в моем инструменте поселилась куча выставленных из своего мира божков, изъясняющихся как комсомольские работники среднего звена, так они еще нас аборигенами обзывают и имеют наглость от меня чего-то требовать! Господа, не многовато ли вы себе позволяете? Все-таки вы не у себя дома!

– А как же иначе, – донеслось из гитары. – Ведь ты теперь нам служишь, гордись, человечек!

Было бы чем.

– И долго мне еще вам… э-э-э… служить? – вслух спросил я.

– Пока не найдутся люди подостойней тебя. Честно говоря, в слуги божьи ты, Авдей, не очень-то годишься, – был ответ. – Плохой из тебя богун. Помоги нам отыскать подходящих людей, и мы в расчете.

Вот уж не помню, чтобы я у них когда-нибудь брал взаймы!

В общем, от меня хотели, чтобы я сменил на гитаре струны, воспользовавшись жилками из данного мне когда-то Левоном клубка, и завтра с утра бодро и весело отправился на площадь, где мои беспокойные квартиранты намеревались закатить еще один концерт. На этот раз состав оркестрантов должен был быть несколько другим, а каким – мне пока знать, видимо, не полагалось. Божье дело – оно, знаете ли, не человеческое. В этом плане меня привлекало только то, что по окончании концерта постояльцы обещали оставить меня в покое, убраться из моей гитары и жизни. Они, похоже, в отличие от меня были уверены в успехе. А я идеально подходил на роль лоха, который верит всяким бездомным божкам.

Делать, однако, было нечего, и после третьей по счету бутылки пива, залакированной несколькими глотками самогонки, принесенной благодарным Коляном, я согласился.

– Вид у тебя того… не очень, – сообщил мне Колян на прощание. – А на рынке, говорят, сегодня фокусы показывали и финики задаром раздавали, ты не был на рынке-то?

Я промолчал, запер дверь на цепочку и рухнул на постель.

Утром я с удивлением обнаружил на своей гитаре новые струны. Когда я успел их поменять – убей, не помню, но факт оставался фактом. На гитаре стояли жесткие, почти черные струны, это был даже не хард, а что-то еще более тяжелое и злое. На полу валялся растрепанный клубок божьих жил. Я засомневался, что поставил это безобразие сам, я берег свою гитару, пока она была моей, и не мог сделать это по собственной инициативе. На миг мне показалось, что гитара, как женщина, ушла от меня с военным, «красивым, здоровенным», и теперь, как многие бросающие мужчин женщины, пользуется остатками моей любви, потому что ей от меня еще что-то надо. Пользуется, прекрасно зная, что я, матерясь и проклиная себя за бесхарактерность, сделаю все, что она хочет. И ей глубоко наплевать на то, что со мной станет после этого.