Вышло так грубо, что Оливия сама себя мысленно отругала. Филипп, знающий сестру как никто другой, сразу насторожился.

– Что случилось, Олив? Ты из-за пропажи детей такая?

– Какая?

– На взводе.

– Я в порядке, – коротко ответила Оливия, проклиная себя за несдержанность, но не в силах остановиться: – Просто пока ты принимал дождевые ванны, тут, в доме, кое-что произошло.

– Боже мой, – побледневший Филипп уставился на сестру: – С Имоджен всё в порядке? Где она?

– Да откуда мне знать? Что ты заладил: Имоджен, Имоджен? Ты, кстати, знал о том, что она провела детство в приюте, а потом её удочерили при вмешательстве леди Элспет? Нет? Ну так я тебе говорю: она скрыла от нас обоих этот факт! Мне пришлось буквально прижать её к стенке, чтобы добиться правды. Зачем бы ей, по-твоему, умалчивать об этом, а?

Внутренне Оливия ужасалась собственному тону, но что-то ей неподвластное не позволяло свернуть со скользкого пути. Всё это время сдерживаемая досада на Филиппа копилась, копилась и вот приняла отвратительную форму, воздвигнув между братом и сестрой незримую стену, заглянуть за которую теперь не желал никто из близнецов.

– На что ты намекаешь, скажи на милость? – тон Филиппа был холоднее самой лютой стужи. – И зачем, вообще, ты завела с Имоджен этот разговор?

– Затем, что она притворяется невинной овечкой, а сама скрыла важные детали своей биографии. Если она невиновна, то почему умолчала о том, что росла в приюте? Почему держала это в секрете? Признайся, ты ведь тоже этого не знал?

Брат и сестра стояли друг напротив друга, и в глаза каждому смотрело его отражение. Оливия до последнего надеялась, что брат отступится и признает её правоту, но тот не смягчился и не отвёл взгляда.

– Знаешь, Олив, иногда ты ведёшь себя просто бесчеловечно, – с сожалением произнёс Филипп, и она поняла, что мгновение назад он совершил непростой выбор, и сразу почувствовала себя одинокой и преданной. – Ну конечно, я знал. Я не хотел говорить тебе, потому что…

– Зачем, Филипп?! Зачем ты лжёшь? – прошептала Оливия, опасаясь, что не справится с голосом. – Ты лжёшь мне, как наш отец лгал Изабелле.

– Боже, Олив, до чего способен опуститься человек, – Филипп отшатнулся, и она испытала чувство удовлетворения, что её слова попали в цель, одновременно ненавидя себя за это. – Ты взываешь к моим чувствам, поскольку к разуму твои клеветнические наветы не имеют никакого отношения. Ты всеми правдами и неправдами хочешь очернить Имоджен, хотя втянула нас обоих в эту авантюру именно ты. Мне тошно видеть, как ты сама на себя непохожа. Что с тобой произошло в этом чёртовом месте, Олив?

– Нет, это с тобой что произошло?! Ты отмахиваешься от очевидного! Может быть, ты спросишь свою ненаглядную Имоджен, откуда она знала о том, что двери часовни открываются бесшумно? Или о том, куда подевалась складная лестница, без которой не обойтись тому, чей рост не больше пяти футов? Или о том, как…

– Довольно! – окрик Филиппа заставил Оливию вздрогнуть.

Она пристально вглядывалась в его лицо, но не наблюдала сейчас никакого сходства с товарищем детских шалостей и необходимой, как она всегда считала, частью своей реальности, без которой не ощущала себя цельной. Теперь же напротив неё стоял незнакомец, и взгляд его был враждебен и холоден.

– Я не стану больше слушать эту чепуху. Ты помешалась, Олив, – он помолчал, и она отчётливо поняла, что сейчас он напомнит ей об Изабелле, как она не преминула напомнить ему о лживости их отца, однако Филипп удержался от этого. – Ты просто помешалась на своих расследованиях, признай это.

– В прошлом году моё помешательство, как ты это называешь, помогло спасти кузину Грейс от виселицы.

– Чистое везение, – припечатал Филипп, и Оливия злорадно пообещала себе, что не простит ему этого.

– В общем, я запрещаю тебе говорить с Имоджен и расстраивать её. Она такая хрупкая и ранимая, что разговоры об убийствах могут вывести её из рабочего состояния на неделю, а то и две. Я такого не допущу.

– Зачем ты защищаешь её? – устало спросила Оливия, почувствовав, что ноги её с трудом держат, и опускаясь в кресло.

– Я точно так же защищал бы и тебя, если бы нашёлся кто-то, кто хотел бы несправедливо обвинить тебя в том, чего ты не делала, – пожал плечами Филипп.

– Ты хочешь сказать, что она дорога тебе ровно так же, как и я? – не поверила своим ушам Оливия.

Филипп не стал отвечать на этот вопрос. Подобрав с пола макинтош, он взялся за дверную ручку, но что-то заставило его смягчиться:

– Попросить Анну принести тебе чашку чаю? – осведомился он, обернувшись.

Оливия осторожно покачала головой, надеясь, что предательские слёзы не побегут по щекам.

– Ну, как хочешь, – снова пожал он плечами и на миг застыл на пороге, словно хотел сказать что-то ещё, но передумал, решительно вышел в коридор и, плотно прикрыв за собой дверь, оставил сестру, опустошённую всем произошедшим, в одиночестве.

Всю ночь, до самого утра, Мэдлингтон-Касл сиял огнями. Хигнетт не стал гасить лампы в надежде, что для детей, если они всё-таки заблудились в окрестных лесах, освещённый от первого до последнего этажа дом послужит ориентиром. Надежда эта оказалась тщетной.

У постели Бернадетты, которая то перемежала страстные молитвы Пречистой Деве с рыданиями, то впадала в оцепенение и лежала на спине, раскинув руки и глядя в потолок, поочерёдно дежурили Анна, Виктория и Оливия. Имоджен Прайс после стычки с Викторией не покидала свою комнату, а Присцилла присматривала за Седриком, который после ночных поисков совсем расклеился и впал в самоуничижение.

– Если бы я только мог помочь, – вздыхал он, сидя в кресле у зажжённого камина и растирая виски. – Темнота, чернота, провал!.. Я пытаюсь, я честно пытаюсь! Я и инспектору сказал то же самое, но он мне не поверил, я знаю!

– Тшш, дорогой, ну успокойся же, – увещевала его Присцилла, не в силах безучастно наблюдать бесплодные мучения мужа. – Тебе нужно перестать об этом думать, и тогда, возможно, ты сумеешь всё вспомнить. Давай я приготовлю тебе чай, да? Крепкий, сладкий чай?

– Как ты не понимаешь?! Пока я тут греюсь у огня, дети томятся в заточении, во тьме и холоде! – Седрик принялся раскачиваться в кресле, зажав сложенные ладони между коленей.

– Почему ты так уверен в том, что дети оказались в подземелье? Если даже ты не можешь вспомнить, где расположен вход в него, то как бы они сумели его отыскать? – Присцилла присела напротив и положила тёплые ладони мужу на колени, пресекая его муку и ободряя его. – Инспектор всего лишь ухватился за подходящую версию, только и всего. Дети могут быть где угодно! Кто их знает, мальчишек, что у них на уме. Не стоит тебе так себя терзать.