Первая остановка. Их высадили с вещами на перрон.

– Ничего, ничего, – говорил Дядя Тепа ошарашенным товарищам, – все хорошо, я знал, что так будет, не волнуйтесь, на этой ветке нет дорожной полиции...

У Щукина дрожали руки.

– Ты знал, что так будет, и не купил билеты? Почему ты не купил билеты?

– Да, почему? – спросил Чибирев.

– Не купил и не купил, – весело отвечал Дядя Тепа.

– Как это так – «не купил»?! – воскликнул Чибирев.

– Так купи! – потребовал Щукин.

Дядя Тепа, не сказав ни слова, куда-то пошел. Остановился он перед расписанием поездов – стал изучать. Потом долго рассматривал карту железнодорожных линий. Потом подошел к краю перрона и устремил взгляд куда-то в даль – по ходу движения поездов. За ним наблюдали попутчики.

– Где билеты? – спросил Чибирев, когда Тепин вернулся.

– В кассе, – сказал Дядя Тепа.

– Ты не хочешь купить нам билеты?

– Хочу, но не могу. И не хочу, если честно.

– Но почему?

Он объяснил почему. Отчасти по убеждению, отчасти по экономическим соображениям. На этой ветке он никогда не платит за себя, а уж за троих не заплатит тем более. Он назвал сумму, на его взгляд грандиозную, – здесь ужасно дорогой железнодорожный транспорт. «Но ты ведь обещал довезти нас до дома!» – заорал Щукин. «Я и довезу», – отвечал Дядя Тепа. «По-человечески!» – взревел Чибирев. «Мало ли что обещал! Если бы не обещал, вы бы тогда не приехали!»

– Ты нас кинул? – спросил Щукин. – Заманил без денег и кинул? В чужой стране!

– Кто кинул? Я кинул? Как же я кинул вас, если я с вами? А вы со мной!

Подходил следующий. Щукин и Чибирев объявили, что без билетов не сядут.

– Напрасный демарш. У меня все равно нет денег. Я не знал, что вы такие нервные. Будьте мужчинами, возьмите себя в руки. Другого пути нет.

Сели, куда же деться. Точнее, вошли. В поезде они немедленно последовали, предводимые Дядей Тепой, в ближайший туалет. Туалет был меньше всего похож на туалет, скорее уж – на образцовую экспозицию из музея туалетов. Как ненастоящий, декоративный какой-то и в этом смысле нефункциональный. Иная сантехника, иная эстетика – и очень тесно. На троих он, конечно, не был рассчитан, тем паче с вещами. Если бы не сумки и рюкзаки, если бы не восемьсот мухобоек, можно было бы уместиться втроем, пускай бескомфортно, но относительно сносно. С багажом пребывание в туалете превращалось в невыносимую пытку. Рюкзак Щукина придавил к стене Чибирева, а рюкзак Чибирева прижимал Щукина к Дяде Тепе, который, чтобы не упасть, упирался кулаком в зеркало. Две сумки вместе с унитазом образовывали трехэтажное сооружение. Еще одна сумка, распираемая изнутри букетами мухобоек, сама собой поставилась на попа и больно колола Чибирева острым выступом в левую ляжку. Металлической тележке не нашлось места на полу, ее держал на весу Щукин, как бы отгораживаясь от Дяди Тепы, при этом ручка тележки давила Дяде Тепе в область четвертого позвонка, но он терпел, скривив шею. Через минуту у Щукина затекли руки. А у Чибирева левая нога. Чибирев подумал, что по-русски это место называют «удобствами». Какие, на хер, удобства? – подумал Чибирев. Дядя Тепа тоже страдал. Вот когда им было дано понять, как способно тормозить себя время, замедляться, останавливаться, дразнить невозможностью ближайшего будущего – и как будто вопреки осязаемой быстроте их собственных материальных тел, проносящихся над неподвижными шпалами.

Щукин, по правде сказать, умел бороться с разбуханием времени; ветеран сторожения, профессиональный дежурный, он знал цену труду на галерах бездействия, когда все, что он должен был делать, – это лишь быть; но ведь тогда он мог сачковать, а теперь надо взаправду терпеть, то есть хуже, чем вкалывать, ибо хуже, чем терпение, не бывает работы.

Щукин, чей опыт борьбы с вялотекущим временем был богат, сам, не выдержав, торопил: ну скорее ж, скорей. И сжимал зубы.

А что скорость? Скорость поезда была – сама по себе. Вне влияния на приближение сроков. Можно было сколько угодно торопить поезд – соразмерно разбуханию времени удлинялась, по-видимому, и дорога, так что скорость была ни при чем, хоть стой. Ожидание осложнялось невозможностью в этом сортире никаких вразумительных событий, кроме разве что ударов сердец и прихода на ум то Щукину, то Чибиреву одинаково злых пожеланий в адрес Тепина. Чибирев даже хотел пнуть ногой гада и с трудом удержался, чтобы не пнуть, иначе бы не удержался на месте.

Глядя в зеркало, он думал о трех грациях (ведь надо же о чем-нибудь думать). Да уж. Три грации. Ничего не попишешь.

Тем не менее остановка случилась – трудно сказать, к радости ли или к новым тревогам.

Человек со свистком не был кретином. Он видел, как в вагон воровато вошли трое с рюкзаками и сумками. Он привык верить своим глазам, и когда, за проверкой билетов обойдя весь состав (всего-то четыре вагона), не обнаружил загадочных пассажиров, сразу же подумал о туалете. Однако человек со свистком не спешил стучать вопросительно в дверь. Он дождался остановки поезда и, безошибочно определив нужный нужник (из четырех имеющихся), подошел к туалету со стороны платформы. Дядя Тепа, озадаченный тем, что долго не едем, решил подбодрить деморализованных товарищей – у него смешно получилось (еще подумал: вот ведь, скажут, русский язык перестал чувствовать...), получилось – негромко, по-дружески: «Скоро пронесет», – имелось то в виду, что скоро состояние будет, когда можно будет сказать «пронесло», «опасность позади», – покосился на друзей – ни тени улыбки – лица у обоих мрачны, отвернулись от окна оба. Стекло, естественно, было матовым, непрозрачным, но черт Дядю Тепу попутал воспользоваться приоткрытостью верхней части окна (сверху створка была) – заглянул-выглянул, а на него с платформы глядит свистун!

Поезд задержался на четыре минуты. Пока дверь отворили, пока вытолкнулись... Редкие пассажиры провожали покидающих вагон безучастными взглядами. Контролер кричал на родном своем языке, словно рубил саблей. Изгнание из рая, подумал Чибирев, скрежетнув зубами. Машинист терпеливо ждал.

Когда уехал поезд, Щукина прорвало.

– Да что же это за мудозвонство такое? Ты зачем нас сюда заманил, чтобы издеваться над нами, да? Да кто ты такой, кто ты такой, чтобы нас использовать?.. Ты что воображаешь из себя? Ты чего – киник, что ли? Диоген, на хуй? В бочке ночуешь?.. Да ты хоть под мостом спи, хоть на скамейке ночуй, бомжуй сколько хочешь, объедками, блядь, питайся, но кто тебе разрешил над людьми издеваться? Ты же нас объебал, меня и его! Ты нам что обещал, сука? Ты куда нас заманивал? В сортир на колесах? Да ты знаешь, кто я? Я, по-твоему, кто? Да я, к твоему сведению, я... я... специалист, понял?.. Каких по всей Европе дай бог четверо сыщется! Я могу «Ундервуд» с закрытыми глазами разобрать и собрать! Да таких, как я, вообще больше нет. Я один. Я один в своем роде! Идиот!.. Какой идиот!.. Чтобы я... я!.. и так бы купился!.. Какой идиот!..

Дядя Тепа не возражал, ему было что сказать, но он не прерывал Щукина. Он смиренно слушал товарища с печально-кроткой улыбкой, словно съездить по харе себе предлагал: вдарь мне, Щука, и посильнее, может, легче будет тебе.