– Люди живы, сэр.

В монотонном голосе автомата Джонини вопреки логике послышалась смутная угроза.

На одном из столов лежала стопка книг. Книги! Настоящие книги Джонини обожал. Тяжелые, неуклюжие, неудобные в хранении, – для большинства ученых они были бичом, но он приходил от них в состояние, близкое к трансу. Не важно, что там внутри. Любая из них настолько стара, что каждое слово в ней сияет гранью давно утраченного алмаза. Самая идея книги шла вразрез с нынешним скоростным, напряженным, рационально-экономным веком, самая толщина ее уже равнялась откровению. У него была коллекция настоящих книг – около семидесяти штук. В университете ее считали вычурной и дорогой причудой. Жемчужина коллекции, со страницами, облеченными в прозрачный защитный пластик, называлась «Телефонный справочник Манхэттена, 1975 год».

Джонини процокал сандалиями к столу и взялся за верхнюю книгу. Она подалась с трудом и цыкнула магнитом, отъединяясь от остальных. Он открыл ее. Страницы из тончайшего металла засеребрились в свете голубых ламп. Буквы были вытиснены какой-то машиной. Похоже, он держал в руках бортовой журнал или дневник: каждая запись была помечена датой и временем. Джонини перелистнул на середину и прочел наугад:

«Мы в пустыне уже тридцать девять часов. Не знаю, сколько еще выдержит корабль. Плотность песка варьирует от пятнадцати до двадцати двух. Страшно то, что нельзя понять, когда это кончится. Двенадцать лет назад мы попали в первую пустыню и пересекли ее за четырнадцать часов. Два года спустя мы опять вышли из моря и двигались сквозь негустой песок одиннадцать месяцев. Корабль потерпел огромный урон. Тогда еще мы поняли, что если это будет повторяться, то до четвертого поколения мы не доживем. Потом внезапно – снова чистые воды. Плыли океаном почти шесть лет. Потом – трехчасовой чудовищный самум с плотностью до ста пятидесяти и выше. Эти три часа стоили нам не меньше, чем первые четырнадцать. Сколько еще брести нам в пустыне – час? Год? Сто лет? Пятьсот?»

Позже:

«Последние девять дней плотность песка устойчиво держится на отметке шесть. Грех жаловаться, но даже при одном-двух мы долго не пролетим. Сегодня вечером была свадьба: Африд Джарин-6 и Пегги Тай-17. Праздновали на Рынке. Я ушел рано, немного выпивший. Они выбрали зародыш ВХ-57911. У него есть и мои гены. Пегги пошутила: „Раз уж вы крестный отец, пускай ушки ваши будут“. Африд принял шутку очень хорошо – наверное, потому, что в генной основе ребенок все-таки их. Я возвращался с тяжелым чувством. Африд и Пегги сами дети с Рынка. Эта наша новая молодежь кажется простоватой и бесцветной тем, кто еще помнит Землю. Конечно, им ничего не говорят о том, насколько опасна пустыня. Они умеют выжать столько удовольствия из мелочей, они так верят в успех наших странствий, что было бы жестоко омрачить их скромное счастье правдой. Я знал, что потом будет хуже, но все-таки связался с Лилой на „Бете-2“:

– Доложите обстановочку, капитан Лила.

– Обстановочка неплохая.

– Слушай, а давай ты переберешься ко мне? Воспитаем вместе ребенка…

– Ты выпил, Хэнк.

– Не то чтобы очень. Я серьезно, Лила. Сдай Город старпому и садись в челнок. Я сам себя понижу до консультанта, и будем жить-поживать невесомо в Центральном отсеке, пока нас не разлучат естественные причины. Мы с тобой не молодеем, так что подумай хорошенько.

– Пустыня тебя довела?

– Ли, все это такой бред! Откуда нам было знать, что мы нарвемся на эту мерзость? Если бы знали, может, подготовились бы. А что, если там до самого конца мезонные поля, да еще поплотней этого? Они же как наждак стачивают корпус.

– А если мы выйдем из этого поля через десять минут и больше они нам на пути не встретятся? Мы не знаем, что нас там ждет.

– Да, может, нас там ждет фиолетовый дракон с бумажными крыльями и проглотит корабли, как драже. Но это маловероятно. Единственная вероятность – что эти чертовы мезоны сточат нас до костей. Ты смотришь иногда в наружную камеру? Обшивка похожа на карту дорог Северо-Атлантических Штатов. Такими темпами через триста лет к Лефферу вместо кораблей прилетят куски швейцарского сыра. Перебирайся ко мне, Ли.

– Послушай, Хэнк…

(Я не видел ее, только слышал голос. Мы всегда разговаривали с черными глазами. Последний раз я видел ее, когда ей было двадцать два. Как-то странно было подумать, что ей сейчас под семьдесят.)

– …Хэнк, а если мы все же выберемся из пустыни? Тогда мне еще лет десять нужно учить молодежь, чтобы через триста лет наши были не только живы, но и достойны называться землянами. А мы с тобой через десять лет будем годиться только для „Мертвой головы“.

– Другие научат, Ли.

– Этого недостаточно, ты сам знаешь.

Я помолчал секунд пять.

– Да, знаю.

И тут она меня удивила. Только тогда я понял, чего ей стоят эти странствия в песках.

– В следующий раз, как плотность песка достигнет ста двадцати пяти, я приду к тебе, Хэнк, – быстро проговорила она и отключилась.

У меня голова идет кругом».

Дочитав эту запись, Джонини просмотрел следующие:

«Плотность песка поднялась до одиннадцати». «Плотность опустилась до восьми». «Сегодня семь». «Стабильно семь». Так до конца месяца. Потом внезапно: «Плотность поднялась до девятнадцати». Дальше: «Плотность тридцать девять». Спустя час: «Семьдесят девять».

Еще через час:

«Не знаю, как это случилось и почему. Последние три часа я смотрел, как стрелка ползет вверх: девяносто четыре, сто семнадцать. От меня остался какой-то сорбет из пота, замерзший и бесполезный. Вдруг у моего локтя заверещал проклятый интерком. Ударив по рычажку, я услышал голос Ли:

– Хэнк, что нам делать? Что происходит? Почему?

– Ли, я… Я не знаю.

– Господи, Хэнк, сто тридцать девять… Сто сорок девять! Хэнк, у нас была мечта. Мы мечтали о звездах! А теперь мы к ним не попадем. Никуда не попадем…

Она плакала, а я уже не чувствовал ничего. Когда я взглянул на индикатор, стрелка двигалась со скоростью секундной стрелки часов.

– Хэнк, сто девяносто шесть. Я лечу к тебе.

Она так плакала, что я едва разбирал слова.

На индикаторе было 209.

– Ты с ума сошла! – закричал я. – У тебя челнок распадется через триста километров. Это конец. Нам всем конец!

Ли плакала.

– Я лечу к тебе.

Стрелка взлетела выше трехсот. И – упала до нуля, на три секунды замерев возле сорока пяти. Моей первой мыслью было: индикатор сгорел.

Я слышал по интеркому, как Ли хватает ртом воздух.

– Хэнк?

– Да, Ли.

– Выбрались.

Выбрались, и, что важно, ничего у нас не сломалось. Разве только надломилось что-то у меня внутри.