— Понятия не имею. Это же надо додуматься — штурмовать тюрьму! А главное, ради кого?

— Вот именно. Как дела на воле? Моего коллегу уже нашли? Мне ведь ничего не сказали, просто вывели, вернули вещи и проводили до ворот.

— Нашли. Подробностей сам не знаю. Позвонил твой Гранкин, просил передать извинения и сказал, что у тебя не голова, а Моссовет. Я его так понял, что ты вычислил этого типа, не выходя из камеры. Раскрыл, можно сказать, преступление года.

— Да уж… Это, что ли, преступление года? Знаешь, что это мне напоминает? Вроде того, как на лошади пахали, пахали, и все, заметь, без ума: подковать забыли, копыта она себе изуродовала, хребет до мяса стерла, а ее по этому хребту еще и палкой… Ну, она и лягнула, а ее за это — на колбасу. Чтоб не лягалась. Ты его видел, этого маньяка?

— Нет. Зачем?

— А ты сходи на экскурсию, посмотри. Мне ведь недаром такое сравнение в голову пришло. Вот ты, казалось бы, не так уж высоко залез, а туда же: зачем…

Затем, что вы там, наверху, большую политику делаете, маневрируете: шаг вправо, полшага влево… А того, что каждый ваш шаг — по людским головам, не замечаете.

Мещеряков снова обернулся и некоторое время внимательно разглядывал Иллариона.

— Ну, что ты на мне увидел? — спросил Забродов.

— Давно не приходилось видеть народного заступника. Рассуждаешь, извини меня, как пахан на нарах: волки позорные власть захапали, народ обижают…

— А что, не правда? — переходя на свой обычный легкий тон, спросил Илларион.

Мещеряков покусал нижнюю губу и неохотно сказал:

— Правда. Только упрощенная до уровня восприятия какой-нибудь инфузории. А упрощения в таких делах до добра не доводят.

— Так разве это я? Это ты упрощаешь.

Водитель снова отчетливо хрюкнул.

— Отправлю в подсобное хозяйство, — не поворачивая головы, пообещал ему Мещеряков. — Будешь там со свиньями перехрюкиваться. И когда вы успели сговориться?

— А нам сговариваться не надо, — ответил за водителя Илларион. — Мы люди маленькие, нам меморандумов не надо, мы и так друг друга понимаем. Так, Коля?

— Так точно, товарищ капитан.

— Надо же, как официально… Полковника, что ли, боишься? Ты не бойся, по нему гауптвахта плачет. Это же он собирался тюрягу на абордаж брать.

— А я знаю, — продолжая внимательно следить за дорогой, откликнулся водитель. — У нас только об этом и разговоры.

— Черт подери, — сказал Мещеряков.

Забродов громко рассмеялся.

— Не обращай на меня внимания, Андрей, — попросил он. — Я сейчас, как беременная женщина — сплошные капризы. Сам не знаю почему, но жалко мне этого Шинкарева.

— Нет, у тебя точно не все дома, — сказал полковник.

— Вполне возможно. Приедем — проверю До самой Малой Грузинской они молчали, думая каждый о своем. Мещеряков усиленно дымил сигаретой, стараясь не признаваться даже себе, что пытается забить исходящий от Забродова неназойливый, но вполне различимый запашок: смесь волглой одежды, пота и тюремной баланды, тоскливый дух подневольного существования.

— Слушай, — сказал он, — а что ты там делал?

— В тюрьме? Сидел. Иногда ходил. Правда, там это трудно, там на полу тоже сидят… Еще приобщал зеков к классике детективного жанра. Коллинз, Агата Кристи… правда, ее я не так хорошо помню. Знаешь, там попадаются типы, которые угадывают, кто убийца, с первых страниц.

— Специалисты, — без особенного восторга сказал полковник.

Они подъехали к знакомой арке.

— Здесь останови, — проворчал Мещеряков, обращаясь к водителю. — В эту дыру можно разве что на желудочном зонде въехать. Или на сантехническом тросике. С возвращением, — повернулся он к Иллариону. — Я вечерком заеду, если не возражаешь.

Илларион молча кивнул, пожал Мещерякову руку и, прикуривая на ходу, скрылся под сводами арки.

Некоторое время Мещеряков сидел, удивленно глядя ему вслед, потом перевел взгляд на свою руку и повернулся к водителю.

— Странно, — сказал он. — Сроду он этих телячьих нежностей не признавал.

— А я знаю, — сказал водитель. — Это потому, что вы хотели тюрьму разнести.

— Да кто тебе это сказал?! Я ведь про это только думал, да и то не всерьез!

— Служба такая. ГРУ, — значительно ответил водитель.

— Ладно, поехали, Абель доморощенный…

Проходя через двор, Илларион сильно хлопнул ладонью по мокрому капоту «лендровера». Капот отозвался гулким металлическим звуком. На первый взгляд, новых увечий за время отсутствия хозяина «лендровер» не получил, «Да откуда им взяться, увечьям, — подумал Илларион Шинкарев, наверное, уже сидит в моей одиночке, Репа на кладбище, а пацаны теперь, надо думать, не скоро ночью на улицу выйдут — страшновато, да и холодно уже…»

Он отпер дверцу багажника и забрал оттуда рюкзак.

Сигареты из рюкзака пропали. «Отправлены на экспертизу», — иронически подумал он и захлопнул дверцу.

В том, что гранкинские менты свистнули его сигареты, не было ничего удивительного: они были уверены, что «клиент» вернется домой очень нескоро, если вообще вернется. Он подумал, как могло бы сложиться это дело, окажись на его месте кто-нибудь другой, и вздохнул: отмазываться этому другому пришлось бы долго, и хорошо, что в России отменили смертную казнь, иначе этот другой очутился бы на том свете раньше, чем успел доказать, что он не верблюд.

Илларион поднял глаза и замер, как вкопанный: одно из окон на пятом этаже было выбито начисто, уцелела лишь форточка, выглядевшая довольно нелепо на фоне пустого, кое-как затянутого полиэтиленом проема.

Ему не нужно было подсчитывать и припоминать, он и так знал, чье это окно.

Это было окно гостиной Шинкаревых.

Илларион невольно перевел взгляд вниз, на темный от дождя асфальт двора, ожидая увидеть там следы падения с пятиэтажной высоты немолодого, находившегося в плохой физической форме человека, но на асфальте не было ничего. По сути дела, это ни о чем не говорило — дождь мог смыть кровь, да и дворники здесь, в центре города, в последнее время действовали довольно оперативно, — но Забродов немного успокоился.

Он поднялся на пятый этаж, в глубине души боясь, что дверь квартиры напротив откроется, и он нос к носу столкнется с Аллой Петровной. Соседка заслуживала всяческого сочувствия, но сейчас у Забродова просто не было душевных сил на то, чтобы утешать и отвечать на неизбежные вопросы. Дверь шинкаревской квартиры осталась закрытой. Илларион небрежно сорвал печать со своей двери и сунул в карман, чтобы не мусорить на площадке.

Квартира встретила тишиной и уже успевшим появиться нежилым запахом, словно Илларион отсутствовал не три дня, а целую вечность. Раньше этот запах был неотъемлемой частью его существования, и по возвращении из очередной командировки приходилось долго проветривать квартиру, чтобы мертвый застоявшийся воздух успел выветриться весь до последней молекулы.