Я оглянулась на подсобку, не зная, как поступить, но – все же подошла и открыла входную дверь.

И, ахнув, тотчас отступила вглубь магазина – на пороге стоял Якимов. Нет, в этот раз для меня не стало сюрпризом, что он опять живой. Этот человек точно неубиваем: обе пули, выпущенные в него Щербининым, прошли навылет, не задев важных органов.

Но увидеть его на ногах так быстро я все же не ожидала.

Одет он как всегда был с легким европейским шиком, что называется «с иголочки» – если не приглядываться, то можно было и не заметить повязки, которая туго перебинтовывала его живот под сорочкой, и того, что опирается на свою трость он излишне тяжело.

– Успели ее предупредить, как я понимаю? – спросил он.

Якимов, быстрым взглядом обведя помещение лавки, остановился все же на неприметной двери в подсобку и, неделикатно отодвинув меня, направился к ней. Я сжалась, готовая уже к худшему, однако – в маленькой темной комнатке, где и спрятаться-то было негде, оказалось абсолютно пусто. А потом Якимов, повозившись немного, отворил дверь, замаскированную под стену и выходящую из подсобки на оживленную улицу…

Ай да Марго! – невольно восхитилась я.

Не знаю, что больше меня порадовало: что она успела сбежать, или, что Якимов остался с носом.

– Не понимаю, о чем вы, – невинно изумилась я вслух, – зашла купить духов, а хозяйки нет… сама ее жду.

Якимов, поняв, наверное, что едва ли теперь ее догонит со своей тростью, обернулся ко мне. Я даже подумала, что зря радуюсь: Марго-то сбежала, а отдуваться за нее опять мне?

– Шутить со мной вздумали, девочка? – приближаясь, Якимов снова впился ненавидящим взглядом в мои глаза. – Остерегаться вам следует – и даже не меня, а вашего дядюшки. Помните, что вам просто повезло в этот раз.

– Вам тоже, – выдерживая его взгляд, ответила я, – даже кошку с ее девятью жизнями можно, в конце концов, убить – а уж вас тем более.

Якимов лишь поморщился вместо ответа и приподнял шляпу:

– Всего доброго, девочка. Привет дяде.

После чего спешно удалился. Должно быть, все же разыскивать Марго.

Я уже успела расспросить дядюшку о той давешней истории, и выяснила, что Якимов действительно сватался когда-то к моей маме. А та ему отказала. Не успокоившись, Якимов требовал у графа Шувалова, чтобы он заставил сестру совершить правильный поступок – ведь Якимов и сам был старинного дворянского рода, и состояние имел вполне приличное, и – что самое главное – дядя приобрел бы сильного союзника в Генштабе! Поэтому, когда услышал, что граф не станет неволить сестру, Якимов воспринял это как личное оскорбление, а дядя вместо союзника приобрел врага.

Не прошло и недели, как Якимов сделал предложение другой девушке – удачно на этот раз. Однако судя по тому, что даже единственный сын боялся и недолюбливал его… едва ли Якимов был хоть сколько-нибудь счастлив в семейной жизни.

***

Короткий разговор в лавке Столешникова переулка изрядно испортил мне настроение – тем более что я вовсе не была уверена, что поступила с Марго правильно…

Но, как бы там ни было, в воскресенье, ровно в полдень, состоялось наше с Евгением венчание. Слава Богу, что наши родственники сговорились все же о размере приданого, и теперь даже стояли в церкви рядом, выглядя при этом вполне довольными и неслышно о чем-то переговариваясь.

Были в церкви и Полесовы. Хмурый Георгий Павлович смотрел в сторону и всем своим видом показывал, как не хочет он здесь находиться. Елена Сергеевна, очень улыбчивая сегодня, то и дело оборачивалась к графу Курбатову, чтобы что-то сказать. Сторонние люди запросто могли решить, что супругом ее является именно Курбатов… но это была лишь иллюзия, разумеется. Афанасий Никитич действительно никогда не посмеет признаться ей в своих чувствах. А Елена Сергеевна не посмеет сказать, что и так о них знает и, быть может, даже отвечает взаимностью. Впрочем, кажется, они и без тех признаний вполне счастливы.

Трое мальчиков под строгим взглядом новой их нянюшки вели себя вполне прилично, а малыш Никки радужно улыбался мне, невзирая на возвышенную и атмосферу православной церкви.

Новую няню Полесовым пришлось подыскивать, потому что Катя уволилась. Она вернулась уже в больницу, и я даже успела навестить ее вчера. Видимо, благодаря заоте той медсестры – поистине своего ангела-хранителя – она уверенно шла на поправку и могла уже немного говорить. Катя сказала, что Полесов заезжал к ней на днях и признался, кем он ей приходится. А девушка выслушала его и ответила, что увольняется.

Я не виделась больше с Катюшей с того дня, зато знала, что позже она по-настоящему подружилась с Мари. Все-таки мало что так сближает в жизни, как общий отец.

В церкви Мари стояла с краю, у самого прохода. Неожиданно тихая и совсем на себя непохожая. И я догадывалась, что не только объяснение с Алексом и его срочный отъезд тому виной. Она сомневалась – до сих пор сомневалась, что выбрала правильно, когда отдала револьвер мне, а не своему деду.

И это тоже называется взрослая жизнь.

***

На следующий день мы с Евгением были в Петербурге. Двуколка остановилась на Малой Морской улице напротив двухэтажного особняка в духе позднего классицизма. Тяжелого, серокаменного, давящего на меня так, что я, стоя на тротуаре, оробела, с трудом представляя, как смогу быть хозяйкой здесь…

Однако не успела я и вздохнуть по этому поводу, как Ильицкий подхватил меня на руки и решительно направился к дверям, пока прохожие не начали оглядываться.

– Традиция такая есть, – пояснил он.

– Мне все-таки нравятся твои традиции, – рассмеялась я – страха как не бывало.

Перенеся через порог, Ильицкий поставил меня на пол и теперь только поинтересовался:

– Ну, как тебе?

Я немного замешкалась с ответом. Окинула взглядом обивку диванов, которая была модной разве что в прошлом десятилетии, пыльные окна, потемневшие подсвечники и пол, немытый, кажется, с тех же времен, когда модною была обивка… Словом, дом уже не пугал меня – я смотрела на это все и лишь оценивала масштабы работ.

Мне стало даже понятно, отчего матушка Евгения наотрез отказалась погостить у сына в Петербурге, несмотря на наши уговоры.

– Мило… – выдавила все же я, – горничных у тебя, должно быть, нет? – уточнила я, разглядывая и свою перчатку, которая стала грязной от того лишь, что я попыталась отодвинуть портьеру.

– За горничную у меня Никитка, – хмыкнул Ильицкий. – Он же за прачку и за садовника. Так что ты теперь здесь хозяйка – сама нанимай и горничных, и всех остальных…

Он прервался, потому что из-за двери послышался топот – это спешил к нам рослый и расторопный мужчина. Тот самый Никитка, должно быть.

– А я и не ждал сегодня… – заговорил он, сходу принимаясь стягивать с хозяина пальто, – что ж вы не написали, барин, что приезжаете? Я бы и коляску на вокзал отправил, и прибрался б чуток… а то даме вашей и присесть негде.