Вирга уже миновала длиннейшее здание несостоявшегося промышленного гиганта, где лишь часть нижнего этажа была обжита музеем естественной истории, об остальных же уровнях ничего толком известно не было, да и кого это интересовало? Вирга шла быстро, чтобы поскорее миновать это место, когда что-то заставило ее сперва остановиться, а потом и повернуть назад. Она в то время как раз думала о судьбе шести тел, чье благополучие было ей доверено, и доверие оказалось явно не оправданным. И вот ее зрение без участия сознания зафиксировало вблизи нечто, созвучное ее мыслям. Сознание отметило этот факт не сразу, оно на какое-то время вообще лишилось контроля над действиями женщины, и потому та успела еще пройти более десятка шагов. Очертания того, что Вирга заметила, очень напоминали лежащее человеческое тело. А когда она подошла поближе, то убедилась, что впечатление было совершенно правильным.

Как знать, может быть, в другое время это не заставило бы ее остановиться, но сейчас она чувствовала себя виноватой не только перед теми шестью, но и вообще перед всеми телами на свете. Она подошла и наклонилась, пользуясь тем, что как раз в эти мгновения Мона выглянула наконец из-за заслонявшего ее многоэтажного корпуса и осветила все вокруг, и лежащего в том числе, и позволила разглядеть его как следует.

То был действительно человек, судя по лицу – далеко не преклонного возраста, то есть не достигший еще и тридцати – того рубежа, за которым на Альмезоте начинался для большинства крутой спуск к небытию. Вирга сперва всмотрелась в лицо, казавшееся нежизненно бледным, но этому нельзя было доверять полностью, потому что Мона с ее голубизной могла и живого раскрасить под покойника. Женщина нашла его руку – левую, тело лежало на правом боку, с головой, повернутой так, что глаза смотрели наискось вверх, но не в небо, а на верхние этажи корпуса – таким было впечатление. Пульс не прощупывался ни там, ни на шее, когда Вирга, преодолевая внутреннее сопротивление, попыталась нашарить биение там. И рука, и шея были холодны. Казалось бы, сомнениям не оставалось места. Вирга, однако, знала, что это не так. Наркотики последнего поколения – в особенности парадин, продукт высочайшей химии – тоже вызывали подобный эффект: необычайно замедленное кровообращение, понижение температуры и прочие признаки смерти, и продолжаться такое состояние могло часами, после чего человек или начинал приходить в себя, или (если доза хоть на крупицу превышала допустимую) мягко, безболезненно – во всяком случае, для наблюдателя – порывал последние связи с жизнью. Что в это время происходило в его сознании и подсознании, как вели себя тонкие тела, можно было только догадываться, внешне же граница между комой и смертью преодолевалась незаметно. Вирге все это было известно, как и практически любому обитателю этого мира, потому что информация о новых наркотиках, их действиях и симптоматике все же распространялась по общедоступным каналам и в людской молве, разумеется. Вот почему Вирга находилась в нерешительности: если перед нею был труп, следовало идти своей дорогой – от мертвых тел всегда лучше держаться подальше, чтобы не оказаться кандидатом в виновные. Общество любит, когда обнаруживаются виновники, а полиция старается удовлетворить граждан хотя бы таким способом. Если же тут можно было найти еще хоть какие-то признаки жизни, то следовало что-то сделать для этого человека – как бы в искупление своей вины перед другими. Вирга бы и сделала, знай, что тут еще было возможно предпринять, но это как раз и не было ей известно. На всякий случай она через силу еще заглянула лежащему в глаза, они были открыты, в них не было никакого выражения – стеклянная пустота, и только. Но и это еще не было решающим признаком. Может быть, если уколоть его – только чем? У нее с собой не было ничего такого, ни булавки, ни шпильки… Однако что-то могло оказаться в карманах лежащего, в этих местах встретить человека, не имеющего при себе хотя бы ножа, было очень маловероятно. Вирга протянула руку, нашаривая карман.

– Зря стараешься: у него давно уже ничего не было за душой. Так что на улов не рассчитывай.

Она едва удержала крик – голос, неожиданно прозвучавший за спиной, едва не заставил женщину потерять сознание. Может быть, будь этот голос угрожающим, резким, грубым, так бы и произошло. Но он оказался неожиданно приятным, без признаков раздражения или гнева, и еще что-то слышалось в нем неожиданное, но скорее приятное. И это позволило ей медленно подняться с колен – медленно, чтобы откуда-то появившийся человек не усмотрел в ее движениях никакой угрозы для себя. После этого она так же плавно повернулась к нему, держа руки наотлет от тела, чтобы было видно, что в них нет никакого оружия. И осмотрела его, медленно поднимая взгляд снизу вверх и одновременно говоря:

– Я думала – может, ему еще можно помочь?..

Пока текли слова, она попыталась оценить стоявшего напротив, в трех шагах. И удивилась: таких она еще ни разу в жизни не встречала. Потому что это был, пожалуй, старик, хотя определить его возраст Вирга бы при всем желании не смогла. В мире, где за сорок переваливали сотни, а люди на пятом десятке исчислялись самое большее единицами (а принадлежали они к тем социальным слоям, соприкасаться с которыми Вирге никогда не приходилось, да и всем ее согражданам и сопланетникам тоже, – к обладателям подлинного богатства и подлинной власти, которые, как и в любом другом мире, для народа были полностью анонимны), в этом мире представлений о более старших возрастах не существовало. И потому женщина, оглядев тонкую, но не сказать «стройную», скорее высохшую фигуру, высокую, сутулую, с безволосой головой (что свидетельствовало о крайней бедности, о последнем ее рубеже; на Альмезоте лысая голова считалась чем-то непристойным и даже позорным, и любой, у кого оставалось хоть немного сверх необходимого для еды, тратил эти деньги прежде всего на приведение в порядок своего черепа хотя бы при помощи паричка, а если средства позволяли, то и искусственного посева волос), – итак, оглядев старика, Вирга решила, что со стороны этого человека ей ничто не грозит. Оружия у него не было заметно, а без него она, пожалуй, справилась бы с ним и одной левой. И это позволило ей спокойно продолжить разговор.

– Помочь ему нельзя было и утром, и вчера, и неделю назад. Хотя умер он действительно только нынче, но шел к этому уверенно, – сказал старик.

– Почему? – Такой вопрос показался ей вполне естественным. – Ему же было не больше тридцати…

– Двадцать два, если тебе нужна точность. А почему? Да по той же причине, по какой умирают все: от жизни. Райская жизнь – дело быстротекущее. А мы все живем в раю, не так ли? Или ты не слушаешь проповеди самого омниарха?

У Вирги о рае, как и о проповедях, были лишь смутные представления, и она в ответ пробормотала:

– Не знаю. Может быть…

Странно, но от этого обмена немногими словами Вирга стала вдруг приходить в себя. Во всяком случае, такое ощущение у нее возникло. Может быть, именно общение было сейчас для нее нужнее всего, оно помогло бы вытеснить из головы те, другие мысли о своей вине, о падении… А кроме того, она вдруг почувствовала голод – признак, как известно, выздоровления. И она продолжила словами:

– А в райской жизни можно достать что-нибудь поесть?