Генри Уинтроп остался в кресле, лишь вертел головой, пытаясь встретиться взглядом с Монтроузом. На лице его застыла печаль и обида.

– Я не знал, – говорил он. – Клянусь, я не знал.

Раздался очередной выстрел, голова Уинтропа дернулась, и он безжизненно обмяк. Монтроуз оттолкнул кресло, вскочил и прижался спиной к стене рядом с окном.

Пожар быстро разгорался, отрезая путь к отступлению; дым клубами уходил под потолок. Монтроуз прикрыл лицо платком. Он уже собирался прыгать через огонь, как вдруг увидел перед камином женщину с мальчиком. Они стояли, как мертвецы: глаза закрыты, руки сложены на груди.

Снаружи продолжали стрелять. Монтроуз инстинктивно пригнулся. Когда он снова поднял голову, женщины и мальчика уже не было. Вместо них, прямо посреди пожара высился огромный чернокожий мужчина. Глаза его были открыты и наполнены горьким гневом, таким родным и знакомым.

– Папа? Это ты?! – спросил Монтроуз, отнимая от лица платок.

Улисс Тернер что-то горячо внушал сыну, однако слова тонули в пламени. Монтроуз наклонился ближе, чтобы расслышать, но жар был нестерпимым. Простолюдины продолжали стрелять, гостиная наполнялась дымом, а он так и стоял, беспомощный и не понимающий.

* * *

– Пап?

Следы в снегу привели Аттикуса к заднему крыльцу дома Нэрроу. Он поднялся по ступенькам, осторожно перешагнул через провал. Дверной проем был заколочен двумя досками крест-накрест, но саму дверь высадили, поэтому можно проползти внутрь.

– Пап, ты где? – снова позвал Аттикус, стоя посреди разоренной кухни.

– Тут я.

Пол перед камином провалился, как и кусок потолка. Сквозь щели в забитых окнах пробивался свет, и Аттикус увидел, что отец сидит в углу гостиной на стуле без одной ножки. Он склонился вперед и в вытянутых руках сжимал какой-то сверток.

– Как ты туда попал?

Молчание. Аттикус вернулся на кухню, прошел в коридор и зашел в гостиную с другой стороны. Стало ясно, что в руках у Монтроуза аккуратная стопка дневников, перетянутая шпагатом. Книги были слегка обуглены по краям, но шпагат выглядел как новенький.

– Что это у тебя? – спросил Аттикус. – Это…

Монтроуз встал, и стул свалился на спинку.

– Ничего, – сказал он и жестко посмотрел в глаза сыну. – Ничего тут не было. Нэрроу мертвы, их дом сгорел, и мы ничего не нашли. Так и скажем Брейтуайту. И он должен нам поверить – даже если залезет в голову, он ничего не должен там увидеть. Тебе ясно? Ясно, я спрашиваю?

– Да, пап. Ясно.

– Смотри у меня. – Монтроуз тяжело вздохнул. – Все, пошли. Здесь живут мертвые, нам сюда еще рано. – Он прижал дневники к груди. – Еще рано.

– Она была как будто одержимая, – рассказывал Невилл. – Помните, в том выпуске «Загадочного странника»[46], когда демон вселился в подругу археолога? У нее еще голос изменился?.. Вот тут то же самое, только она использовала слова, которые нельзя говорить по радио.

Его дедушка Нельсон жил в Билокси, и ему исполнилось пятьдесят пять. Родители собирались позвонить, поздравить с днем рождения – вечером, когда тарифы снижены. Но за ужином Октавия, сестра Невилла, разбила стакан и порезала ногу. Родители повезли девочку в травмпункт, а Невилла оставили присматривать за маленькой сестрой. Тогда Невилл решил во что бы то ни стало позвонить дедушке сам, показать, что про него не забыли. Глупая затея. Отец здорово разозлился бы, узнав, что придется оплачивать два разговора, хоть и по сниженному тарифу. Невилл прежде не звонил по междугороднему, но, раз ему уже исполнилось тринадцать, считал себя взрослым и, значит, должен был поступать по-взрослому.

Он снял трубку и набрал номер оператора в Билокси.

– Это Невилл Портер, личный звонок мистеру Портеру.

Оператор, белая женщина, судя по голосу, пожилая и слегка глуховатая, спросила:

– С кем вы желаете говорить?

– С мистером Портером.

– Назовите имя.

– Это частный дом, там только один мистер Портер.

Вот тогда демон и вырвался наружу.

– Слушай меня внимательно, ты, мерзкий гаденыш, – прошипел он. – Если ты думаешь, что я буду называть какого-то ниггера «мистер», то здорово ошибаешься. Имя?

– Н-н-нельсон, – промямлил Невилл.

Демон посмеялся над его заиканием, заставил извиниться, обращаться к нему «мэм» и только после этого соединил. К тому моменту Невилл уже не хотел говорить с дедушкой. Да и вообще ни с кем.

– Почему тогда трубку не бросил? – спросил Кертис. – Ну, когда говорил с той операторшей, не с дедушкой, конечно.

– Не смог. Это невежливо.

– А она с тобой вежливо разговаривала? Да и что бы она тебе сделала? Она же в другом штате.

– Зато в одном штате с дедушкой. Представляешь, если бы она со злости нажаловалась другим операторам? Думаешь, до него бы потом хоть кто-то дозвонился?

У Кертиса расширились глаза.

– Они не могут так сделать!

– Это же Миссисипи, дурак. Они там все могут.

Хорас, шагавший рядом, поддержал Невилла.

– Мне папа тоже рассказывал, как в каком-то городе на Юге негры решили устроить марш за избирательные права. Так местная дорожная служба перекрыла дороги, ведущие из района, где жили темнокожие. По сравнению с этим отключить кому-то телефон – раз плюнуть.

– Ну, если бы у меня отключили телефон, я бы судился, – заявил Кертис. Его папа занимался исками по моральному ущербу.

– Судился? – передразнил Невилл. – Да кто бы тебе дал? Ну ты тупой.

– Судиться можно всегда!

– В Миссисипи – нет. Там закон для кого угодно, только не для цветных… Судиться! Скажет тоже… – Невилл поморщился. – Повесят тебя на телефонном столбе, и дело с концом.

– А ты как будто и радуешься!

– Не радуюсь, а думаю головой. Попробуй тоже, вдруг понравится.

В отдалении замаячил яркий желтый навес, к которому они направлялись: там находился магазин комиксов «Белый город». Невилл, все бормоча «судиться!», прибавил шагу и догнал еще двух ребят, совершавших то же паломничество после школы.