Сводя воедино все намеки и ссылки Лопе, мы приходим к выводу, что кроме самого графа Лопе испытывал интерес… к багажу графа! Разумеется, тот тогда прибыл из Неаполя, но остановился в Барселоне и взял с собой театральную труппу. Речь идет об артистах труппы Херонимо Санчеса, украсивших его путешествие несколькими представлениями. Среди них находилась знаменитая актриса с не слишком лестным прозвищем «Безумная», которая, хотя Лопе и пытался справиться с собой, сейчас привлекала все его внимание и была средоточием всех его ожиданий.

«„Безумная“ приехала с Санчесом, — пишет он, — и со всей труппой из Барселоны. На земле и на суше они играли пьесы из их репертуара, причем некоторые из них очень способствуют росту моей славы. „Безумная“, пришедшая меня повидать, поручила мне сообщить Вам, что у Вашей Светлости есть здесь рабыня. Я исполняю ее просьбу, умоляя поверить мне, когда я заявляю Вам, что она не была причиной моего путешествия. Я уже месяц здесь, тогда как она находилась в Барселоне». Что это, благая ложь? Без сомнения. Как бы там ни было, женщина вновь проникла в жизнь Лопе, увлекая его в путешествие по дорогам, что на сей раз едва не стоило ему жизни. Кстати, как уверяли некоторые, эту актрису незадолго до того видели с Марселой, дочерью Лопе, на одном из праздников. Обе они стояли у окна, снятого ради такого случая, и смотрели, как мимо них проходил с процессией Феникс в расшитой золотом ризе, неся святую реликвию.

Это было как раз то время, когда Лопе без устали повторял всем и каждому, кто только соглашался его выслушать, что «нет ничего выше победы, чем та, что человек одерживает над самим собой, но в то же время ничто и не доставляет таких мук». Эта сентенция свидетельствует о том, что он вел борьбу с самим собой, а также и со своей репутацией. Из некоторых свидетельств нам известно, что Лопе, первое время весьма забавлявшийся теми шуточками, что ежедневно отпускали по поводу его столь непривычного целомудрия проститутки с его улицы, затем был вынужден всячески сдерживать себя. Он все более и более походил на человека, загнанного в ловушку поддразниваниями, сыпавшимися на него со всех сторон, в том числе и из уст его господина, раздраженного его моральными терзаниями. Заподозрить, что Лопе пребывал именно в таком состоянии, позволяет отрывок из письма, адресованного герцогу: «Если с момента принятия сана мне было бы дано бесстыдным образом познать женщину, да будет тогда угодно Господу, тому Господу, частицу тела коего я, недостойный, ежедневно беру в руки, лишить меня жизни раньше, чем это письмо дойдет до Вас». Это отрицание, без сомнения, искреннее в тот момент, когда Лопе его делал, кажется, вполне вписывается в его состояние постоянного беспокойства, ибо все, что имело касательство к женскому полу, тревожило его, повергало в панику. Он писал герцогу: «Вооружились ли Вы святыми реликвиями, прежде чем начали сей разговор, защитили ли Вы себя? Не воспользовалась ли она Вашей беззащитностью, когда Вы на нее взглянули, не пробормотала ли она несколько слов, едва растворив уста? Ведь Вам известно, что именно так они действуют, чтобы околдовать». Мысли о «женском мире» неотступно преследовали Лопе, становясь навязчивой идеей и выводя из себя. Быть может, он возомнил, что «Безумная» околдовала его во время обычных встреч с людьми театра? Однако, похоже, одних прелестей молодой актрисы было достаточно, чтобы покончить с самыми твердыми решениями Лопе, которому уже не удавалось справиться со своими пылкими страстями, слишком долго сдерживаемыми.

Прозвище «Безумная», бывшее несомненным определением грубости, резкости и неуправляемости нрава его обладательницы, указывало, в чем сегодня сходятся все исследователи, на знаменитую актрису Лусию де Сальседо, чей портрет написал Салас де Барбадильо. Эта женщина, обладавшая невероятно пылким темпераментом, прославилась естественностью своей игры на сцене и пикантным, соблазнительным, сладострастным характером своих танцев. «Одна только кожа ее лица источала столько же любовного яда, сколько весь блеск красоты ее тела. Ее глаза, чья голубизна соперничала с голубизной небес, смотрели вызывающе. Рот, чуть крупноватый, казалось, специально был создан таковым, чтобы все могли по достоинству оценить великолепные зубы, и было бы преступлением приговорить эти уста оставаться сомкнутыми». Она была дочерью и внучкой директоров театров и вышла замуж за актера, как это и полагалось, чтобы стать актрисой, за некоего Херонимо де Угарте, преждевременно скончавшегося в Кастилии, где она и получила свое прозвище вскоре после того, как овдовела. В период между 1607 и 1610 годами она служила в труппе прославленного Алонсо де Рикельме, но в январе рокового 1616 года исполнила роль Сесилии на премьере комедии Лопе под названием «Посев в добрую почву». Представление было дано труппой Эрнана Санчеса и происходило в присутствии автора. Поддался ли Лопе ее очарованию в тот день? Сегодня ничто не позволяет нам это узнать. Вполне возможно, именно эта встреча подвигла его на путешествие в Валенсию и породила множество слухов. Однако вместо того чтобы пытаться восстановить обстоятельства приключения, о котором нам достоверно ничего не известно, лучше рассматривать это происшествие как некий перелом в более или менее упорядоченной жизни Лопе. Тем более что внезапная болезнь, вероятно, спутала все планы этого галантного приключения, задуманного наспех, и развеяла все пылкие мечты. Без сомнения, по причине такой неудачи отношения с «Безумной» окончились в Валенсии, несмотря на то, что циничная актриса попыталась всячески унизить Лопе в разговорах и пересудах, чтобы очернить тот образ поэта, который Лопе так старался создать и поддерживать в умах и душах других, а может, и в своей собственной.

Конец, ставший началом

Этот эпизод, до недавнего времени вызывавший возмущение и порицание исследователей, возможно, по стечению обстоятельств был всего лишь «грехом намерений». А если среди соотечественников Лопе и ходили какие-то слухи, как утверждали некоторые, они были очень ограниченны и не поколебали репутации Лопе-священника, ибо после его возвращения из Валенсии его наградили почетным званием, очень высоко ценившимся в то время, а именно званием сборщика налогов Апостольской палаты.

Итак, лучше придерживаться мысли, что вся эта недолгая любовная история способствовала нарушению его душевного равновесия, неустойчивого, хрупкого равновесия, которое он создал между своей жизнью священнослужителя и своей чувственной жизнью; эти две его жизни отныне вступили в конфликт, и в этом конфликте постоянно будут сталкиваться антагонистические силы. В его жизни, как на сцене, будет разворачиваться новое любовное приключение, великое и неизбежное, имеющее множество документальных подтверждений своей истинности. Именно в ходе этого приключения проступят черты человека, ведущего титаническую внутреннюю борьбу, которая, как нам кажется, была совершенно необходима для его творчества. Мы не думаем, что следовало бы придерживаться мысли, как это делали многие, что Лопе стал жертвой своих страстей, но при этом не отвечал за себя, за свои поступки; многие полагают, что свою роль сыграл его гений, ибо сам его талант был ставкой в этой игре, и Лопе добровольно, но неосознанно ввел драматический элемент в свою жизнь священнослужителя, потому что он был необходим для поддержания его созидательной способности. Для него «писать — это любить», но любить драматически, быть может, такой была окончательная формула его существования. Вот такой неопровержимый ответ можно было бы дать на вопрос, который недавно наивно задавал себе один критик: «Как один и тот же человек мог на протяжении одной жизни одновременно заниматься литературным творчеством, воистину гигантским, и столь постоянно совершать эротические подвиги?» Действительно, одно было неосуществимо без другого, ибо две силы постоянно друг друга подпитывали. Эротическая энергия Лопе питала его творчество точно так же, как его плодотворная творческая сила определяла его эротическое влечение; главным же было творчество, призвание быть автором, которое он так же не выбирал, как и любовь.