Трещин становилось больше. И стекло посыпалось. Облетали лепестки его, один за другим, один за… а по ту сторону клубилась тьма.

– Когда отец сказал, что есть вариант, я была готова на все. Наверное, это странно, да? Я могла бы выпить те капли, взять награду и уехать. И время от времени напоминать о себе, получая больше и больше… Будь я умнее. Терпеливей. Но прошлая я была не так чтобы умна, а уж расчетливости в ней и вовсе не имелось… Упущение.

Тьма терлась о стекло, и то сыпалось быстрее. Пепел его касался бледной руки, на которой расцветали раны. Они затягивались во мгновение ока, но появлялись новые. А княгиня будто и не чувствовала.

– Никто не знал, что детей двое… то есть пока не начался обряд, никто не знал. А я… я подумала, что это, наверное, судьба. Что если я пожертвую одним, то второй выживет. Памятью о моей любви. И моей глупости.

Вода капала все быстрее и быстрее.

И тьма тоже слышала ее. Она вздрагивала всякий раз, как ловила каплю, и тянулась за следующей, неспособная напиться.

– Хотя… нет, не все так просто… тогда я хотела одного – жить… почему она просто не убила меня? У нее ведь были люди, которые занимались подобным. Яд в утренний кофе. Скользкая ступенька. Ревнивый поклонник, да мало ли что придумалось бы? Почему именно проклятие? Медленная болезненная смерть… чтобы я осознала? Раскаялась? Пришла к ней с мольбой? И она бы тогда отозвала проклятие? Я ведь писала тебе… все те письма… ни на одно не ответил.

Тьма просачивалась в дом ручейками.

И Аргус ее видел.

И мужчина, выражение лица которого стало отрешенным, будто не было ему дела ни до прошлого, ни до княгини, ни до Анны.

И Олег видел. Он застыл, позабыв, кажется, и дышать.

– Отец сказал, что это шанс. Что я потеряю дитя, но буду жить сама. И все наладится. Я уеду… скажем, за границу. На год. Или два. Или настолько, сколько понадобится, чтобы затянулись сердечные раны. Я поправлюсь. И найду себе мужа. Достойного человека, который не будет держаться короны, но оценит меня саму. И рожу детей. Других… и все это было похоже на сказку.

Хрустальная слеза скользнула по щеке как раз затем, чтобы быть подхваченной тьмою. Это походило на поцелуй, и княгиня коснулась щеки, на которой остался след.

Серый. С трещинами.

– Знаешь, сперва казалось, что все вышло, что проклятие оставило меня, но и детей не убило. Удовлетворилось жертвой… да, отцу пришлось принести жертву. Человеческую. Он взял какого-то душегуба, но… если бы ты знал, как долго тот умирал. Как кричал… я все думаю, может, именно этого мать и не пережила? Она ведь действительно любила. А как любить того, кто со спокойным сердцем делает такое? И еще предательство… мама ведь полагала Медведицу подругой.

– Не называй ее так.

– Дети не умерли. Сперва проклятие растянулось на двоих, ослабело. Отец сказал, что так больше шансов доходить до родов. Что чем ближе к ним, тем оно для меня лучше… но мне нужно было решить, кого оставить. Мальчика или девочку? Девочку… – княгиня провела кончиками пальцев по лбу Анны. – Или мальчика…

Ограда вздрогнула, когда в нее попали.

Не из пушки, и то слава Богу. Впрочем, в Его храмы Глеб давно уже не заглядывал, отдавая себе отчет, что ему в них делать нечего.

– Мастер? – Арвис забрался на дерево.

И вновь босой, без штанов.

– Мастер, мастер… – проворчал Глеб, разминая руки. – Быстро в дом.

Он почти не удивился, когда Арвис лишь выше поднялся.

– Идут. – Он умудрялся держаться за ветку столь тонкую, что, казалось, она и под кошачьим весом прогнулась бы, ан нет, не прогнулась, не затрещала.

Свалится – будет наука.

– Идут, – согласился Земляной, вытирая руки о штаны. Очень грязные штаны. И кровью от него пахло. – Что? Меня тоже ждали… представляешь, очередью коня почти разорвало. Сволочи. Животное-то зачем? Я и разозлился… немного… из себя… их тоже, в общем…

– Будете убивать? – Илья устроился на камешке.

Очередной нож достал и демонстративно в ногтях ковырялся. Нож был маленький, верткий.

– Вас? Хочется, но это, говорят, непедагогично.

Илья фыркнул.

А Глеб отыскал взглядом Васина:

– Уведите их отсюда.

Только Васин головой покачал, беспомощно оглянулся на братца – и даже не удивляет, что он тоже тут, а Мирослав Аристархович пояснил:

– В таких случаях лучше, если все будут под присмотром. Во-первых, ваши… воспитанники достаточно активны, чтобы в итоге оказаться вовсе не там, где их оставили. Во-вторых, в случае прорыва уходить придется быстро. И не факт, что у вас будет время искать их по подвалам.

Звучало резонно.

– В-третьих, в вашем присутствии вести себя они станут куда как спокойней…

Вот в этом Глеб сомневался.

Он обвел взглядом людей, которые собрались в доме. Случайные, если подумать. Вот стоит почти неразличимая во тьме Мария. И кастрюлю взяла. От кастрюли пахло мясом, и запах этот несколько не вязался с ситуацией. А в животе заурчало.

Сашка сидела рядом с мамой. Нет, не жалась к ней. Темные ведьмы не знают страха, да и вовсе пора бы от маминой юбки оторваться, а вот посидеть рядом… это ведь можно, верно?

По другую сторону, прижимая к груди стопку железных мисок, стояла та девочка, которую Васин привел. Как ее зовут-то? Ладно, Глеб потом спросит. Она выглядела по-настоящему испуганной, но не плакала, только смотрела на Васина, и во взгляде этом читалась бесконечная вера в человека.

Пусть не то что не мастера, но даже не мага. И близко не мага.

Присутствие графа Калевого вовсе удивляло.

– А вы…

– Как-то… – он развел руками, – заговорились, и возвращаться было поздно.

– А бал?

– Да я… решил, что и без меня хватит. Что мне там делать-то? С его высочеством мы переговорили, со школой вопрос казался решенным. Завтра уезжать, все ж дела требуют. Вот я и подумал, что не сильно стесню, если вдруг…

Не стеснит.

Только граф не боец. Нет, когда-то он служил, но при штабе, который оставил без всякого сожаления, ибо был несказанно далек от дел военных, предпочтя стезю мирную.

У него и орден имелся, из тех, которые раздают штабным.

– Все же шли бы вы в дом. – Глеб, вспомнив, что держит Елену, скинул ее в траву. – И за ней… приглядите.

– Дура, – сплюнула Мария. – Чего не хватало?

Почему-то и это не удивило.

А вот граница задрожала, принимая совокупный удар толпы. Люди, почти обезумевшие от ярости, которая теперь казалась Глебу совершенно неестественной, не собирались отступать. А кто-то сумел не только собрать силу, что расплескалась в воздухе, но и сконцентрировать ее.