была внутри меня, стала разбираться в себе как в отдельной личности. Мне больше не требовалось хранить ее вещи. Когда переезжала, я обошла квартиру и выбрала то, что хотела сохранить. Вещи, которые я оставила, неслучайны. Это кресло-качалка, в котором мама меня укачивала, когда я была маленькой. После переезда я его перекрасила. Это было важно для меня.

Я только что переехала в новый город и начала новую жизнь. Однажды вечером я села на своей новой кухне и перекрасила кресло-качалку своей мамы в красивый зеленый цвет.

Мы не знаем, как сложилась бы наша жизнь, если бы мать не умерла. Занимались бы мы тем, чем занимаемся сейчас, если бы не трагедия? Одни психологи считают, что наша идентичность во многом формируется в первые три года жизни и с тех пор структура личности почти не меняется. Другие считают идентичность более гибкой и пластичной, а самовосприятие – постоянным процессом. Третьи называют идентичность историей жизни, которую человек начинает создавать – осознанно или нет – в подростковые годы. Смерть матери или ее уход из семьи занимает главное место в этой истории – зачастую как событие, вокруг которого вращается сюжет. Таким образом, идентичность дочери неразрывно переплетается с утратой.

Я несу в себе половину генов матери и половину генов отца. После утраты я стала наполовину дочерью своей матери и наполовину дочерью без нее. Это равные части моей идентичности. После 17 лет, проведенных с матерью, я научилась быть чуткой, щедрой и заботливой, а еще – ухаживать за своими дочерьми. После 24 лет с момента ее смерти я научилась быть независимой, компетентной и сильной. Мы с Шилой сидим на кухне, где лежит коробка с рецептами ее матери, и пытаемся найти ответ на вопрос, который мы обе столько раз себе задавали: «Я такая, какая я есть, потому что моя мать была жива или потому что она умерла?» В итоге мы приходим к единому мнению – верны оба варианта ответа.

Глава 10

Посмертные уроки

Жизнь, смерть, болезнь, здоровье

Я храню медицинскую карточку своей матери в папке, которая подписана одним словом: «Документы». Иной конкретики я не выдержу. Более точные слова похожи на хитроумно замаскированные минные поля. В противном случае я смогла бы долистать карточку до 12-й страницы, не ощутив прилива эмоций, накопившихся за 25 лет. Каждый раз меня больше всего поражает одно предложение. Медсестра написала его накануне операции между строкой о возрасте мамы и упоминанием о коронках на ее зубах: «Предыдущие анестезии – каудальная и эпидуральная. Боится, что после анестезии будут стучать зубы».

Мама попала в больницу, чтобы ей удалили левую грудь. Она знала, что метастазы перешли на лимфоузлы. У нее было трое несовершеннолетних детей, и она понятия не имела, что хирург найдет в ее теле. При этом она боялась, что после операции у нее будут стучать зубы. Это меня убивает.

Убивает, потому что это так похоже на маму. В ее духе – заранее беспокоиться, что она напугает пациента на соседней койке, расстроит моего отца или потеряет достоинство перед незнакомыми людьми. Она помнила каждую деталь своих родов и тот момент, когда у нее начала бесконтрольно дрожать челюсть, когда она захотела взять в руки новорожденного сына или дочь. Я представляю, как мама рассказывала медсестре о последнем наркозе и о том, как она не чувствовала тело, а потом ощущения вернулись. Я почти слышу, как она произносит слово «боюсь».

На 56 страницах медицинской карточки была выражена лишь эта эмоция. Возможно, в тот момент мама испытывала лишь ее. Но я по-прежнему пытаюсь понять, злилась ли она, грустила ли.

Думаю, гораздо легче сосредоточиться на чем-то знакомом, задачах, которые можно решить и проконтролировать. «Я боюсь, что у меня будут стучать зубы», – сказала мама медсестре. Возможно, это было тайным посланием: «Я боюсь, что метастазы распространились на все органы. Я боюсь не проснуться после операции».

Когда я читаю слова матери, которая в тот момент готовилась к операции, безопасная дистанция между нами исчезает с ужасающей скоростью. Она больше не вымышленная мать из фантазий и не трагическая героиня книги с плохой концовкой. Она – женщина, которая обнаружила уплотнение рядом с грудью и слишком долго не обращала на него внимание. Она – человек, реальный и незащищенный от ошибок. Когда моя мама сужается до уровня простой смертной, становится до ужаса похожа на меня.

Однажды я прочитала в журнале, что женщина впервые ощущает «щипок смертности», когда смотрит на отражение в зеркале и видит у себя задницу матери. Тогда какое ощущение – удар, пинок? – испытывает женщина, которая видит у себя гораздо больше? В своем отражении я вижу мамины бедра, руки и глаза. Когда я говорю, слышу ее голос, иногда повторяющий предложения, которые я клялась никогда не произносить. Отсюда легко перенестись в больницу, когда врач случайно прикасается к моей руке, ощущает набухший лимфоузел и встревоженно спрашивает: «Что это?» Подобные вещи могут произойти. Уж я-то знаю.

Генетическая рулетка наградила меня собственным лицом, но я унаследовала фигуру матери – маленькую грудь, высокую талию, широкие бедра, худые лодыжки, большие ступни. Мама отмечала сходство, когда я еще не понимала, что тело может ощущаться чьим угодно, только не моим. Когда мне было пять лет и я сидела за фортепиано, она взяла мою правую руку. «У тебя руки пианистки, как у меня», – сказала она и показала, как ее длинные тонкие пальцы могли захватить октаву на белых клавишах.

Когда в шестом классе мой рост превысил 1,60 см и явно не собирался замедляться, мать решила спасти меня от подросткового стыда, который она когда-то испытывала, будучи самой высокой девочкой в классе. В гардеробе она научила меня трюкам, которые скрывали ее мнимые недостатки: подтянуть платье на талии, чтобы оно не собиралось на бедрах. Использовать подплечники, чтобы увеличить маленькую грудь. Не носить белую обувь.

Я пытаюсь понять, что чувствовала мама, видя, как развивается тело ее первой дочери, чтобы в итоге стать кукольной версией ее собственного. Считала ли она это личным триумфом, шансом снова прожить свои 13 лет с матерью, которая знала современные модные трюки? Чувствовала ли она жгучую зависть, вспоминая о годах, проведенных в неловком подростковом одиночестве, когда видела, как каждый день я убегаю из дома к своим подругам? Или после постановки диагноза мама смотрела на меня и думала, не появится ли опухоль и в моем теле? Станет