двух лет, когда ее 33-летняя мать погибла в автокатастрофе, и хотя Джанин сидела на заднем сиденье, когда это произошло, она ничего не помнит. Тем не менее на протяжении 31 года своей жизни Джанин неосознанно ждет такой же трагедии, но с собой в качестве жертвы. «Никогда не думала, что проживу больше 33 лет, – говорит она. – Я не понимала этого, пока мне не исполнилось 34 года. Все это время я просто не планировала свое будущее. Жила, будучи уверенной, что погибну в автокатастрофе в 33 года. Зачем что-то планировать? Я вылетела из университета. Нашла работу, но работала лишь 30 часов в неделю, чтобы в остальное время заниматься общественной работой вместо того, чтобы работать 40 часов и копить деньги на возвращение в университет или открыть пенсионный счет».

Что произошло, когда Джанин исполнилось 34 года?

«После этого я действительно задумалась о своей матери, – признается она. – Многие годы я могла говорить о ней без слез и очень разумно подходила к фактам. Но когда мне исполнилось 34 года, и я и не умерла, смерть матери очень расстроила меня». Пережив возраст матери, Джанин перестала зацикливаться на собственной смертности и впервые смогла оплакать маму. Она также поняла, что живет без планов и достигла возраста, которого не думала застать. Джанин с иронией вспоминает: «Когда мне исполнилось 34, передо мной внезапно распахнулось будущее. Но понять, что с ним делать, – совсем другая история. Мне понадобилось пять лет, чтобы составить план. В 39 лет я лишь готовлюсь его воплотить. И беспокоюсь о потерянных годах. Мне кажется, что, если я не воплощу быстро свои идеи, в 60 лет буду жить на улице».

Страх Джанин, связанный с сокращенным будущим, нередко встречается среди женщин без матерей. Поскольку родитель того же пола выступает в качестве естественного буфера между ребенком и его смертностью, пока мать жива, именно жизнь, а не смерть отражает будущее дочери. Когда этот барьер исчезает, дочь осознает неизбежность и реальность смерти. Потеряв маму в юном возрасте, девочка также теряет способность воспринимать свое взросление. Если мать умирает или уходит из семьи в 46 лет, она может оставаться образцом для дочери лишь до этого возраста. Вместо того чтобы представить себя 73-летней матерью семейства, дочь считает раннюю смерть потенциальным или неизбежным будущим.

Психологи Вероника Динс-Радж и Ховард Эрликмен проверили эту теорию, сравнив группу студентов колледжа Нью-Йорка, потерявших родителей в раннем возрасте, с группой студентов, чьи родители были живы. Они попросили всех студентов предположить, сколько лет они проживут, полагаясь на объективные критерии вроде генетики, перенесенных заболеваний, слежения за здоровьем сейчас и в прошлом. В среднем студенты, у которых родители были живы, назвали цифру 79 лет, а студенты, потерявшие родителей, – лишь 72 года.

Расхождение между группами стало еще более впечатляющим, когда участников попросили сделать ту же оценку на основе своего «внутреннего ощущения» – надежд, страхов и мечтаний. На этот раз участники, у которых были родители, оценили собственную продолжительность жизни более оптимистично – 83 года. Те же, кто рано лишился родителя, предположили, что проживут в среднем на 15 лет меньше – 68 лет. И снова эмоции одержали верх над разумом. Даже те студенты, чьи родители умерли из-за несчастного случая и не могли передать детям вероятность в генетическом плане, ожидали ранней смерти. Вот насколько сильным может быть влияние родителей.

В детстве многие из нас не зацикливались на смерти мамы. Иногда мы задумывались о своей смерти – кто придет на мои похороны? Будут ли люди плакать? Но, скорее всего, это происходило редко. Жить в постоянном осознании надвигающейся смерти – значит жить в состоянии нескончаемого страха и тревоги и в итоге поддаться ей. С раннего возраста наши блокировочные умственные способности защищали нас от непроходящего ощущения конечности жизни. Поскольку собственная смертность слишком огромна и непостижима, чтобы осознать ее полностью, мы живем в состоянии постоянного перетягивания каната: в страхе смерти, который необходим для самосохранения, и иллюзии бессмертия, которая позволяет нам наслаждаться жизнью.

Смерть родителя, особенно матери, серьезно нарушает этот баланс. Смерть матери – единственное событие, которое позволяет дочери вплотную ощутить собственную смертность. Внезапно она осознает свою уязвимость. Когда моя мать умерла, меня охватило такое чувство, словно город накрыло торнадо, которое снесло мой дом. Хотя я отказалась от религии за несколько лет до трагедии, меня воспитали в иудейско-христианских традициях, согласно которым всемогущий Бог живет в небесном царстве. Эти ранние образы не исчезли полностью. Первую неделю после смерти мамы я прожила в странном болезненном (и, возможно, психосоматическом) ощущении. Каждый вечер я ложилась спать, ожидая, что божественная рука опустится с небес и заберет меня до того, как я проснусь. Теперь это кажется мне до нелепого драматичным, но я помню это ощущение. Мне казалась, что я была следующей в очереди на небеса.

Я не ожидала от себя таких мыслей в 17 лет. Когда я делюсь этой историей с 28-летней Шилой, которой было 14 лет, когда ее мать умерла от сердечного приступа, она признается, что в подростковые годы тоже испытывала подобные страхи. В первые пять лет ее жизни ее мать много пила и почти не занималась детьми. Бросив пить, она с Шилой настолько сблизилась, что, обнаружив мать мертвой, Шила поверила, что и с ней это может произойти в любой момент – и, вероятно, произойдет очень скоро.

Когда моя мать умерла, я перестала чувствовать себя в безопасности. С того момента мне казалось, что со мной вот-вот произойдет что-то плохое. Сегодня я работаю с подростками и постоянно замечаю в них ощущение неуязвимости. Мне это не было знакомо. Я вела себя осторожно, потому что не чувствовала безопасности. Например, всегда принимала противозачаточные средства, потому что была уверена, что могу забеременеть. Хотя это не мешало мне порой совершать глупые поступки. Я садилась в машины к незнакомым людям, много пила в старших классах и увлекалась наркотиками в университете. Но я всегда осознавала, что рискую, и высока вероятность не справиться с риском. Я долго ощущала начало конца.

Всю жизнь Шила играла со смертью, будто надеясь отдать ей жизнь и в то же время принимая осознанные шаги, чтобы держаться от нее подальше. В свои 20–30 лет, до того как у меня родились дети и ставки стали слишком высоки, я тоже не раз проверяла жизнь на прочность: ездила одна в метро в полночь, отправлялась в горы с человеком с сомнительными навыками и принимала предложения незнакомых людей подвезти меня. В