От генеральши он получил письмо, в котором разъяснялась цель его миссии и его поручали заботам прокурора. Прокурор Эк внимательно бумагу прочитал и спустил очки на кончик носа, а сам поверх очков испытующе посмотрел на посетителя.

— Понимаю желание госпожи генеральши, — заметил он, — очень даже понимаю. Думаю, лучше, если я сам изложу вам обстоятельства дела. Потом, доктор… профессор Кеннет, можете расспросить меня о деталях.

— Не могли бы вы позволить мне самому ознакомиться с протоколами?

— Это сложно. Протоколы и вообще все документы не слишком пригодны для того, кто не занят нашим делом. Часть бумаг вообще существует только в рукописном виде. И читать их весьма непросто.

— Но не для меня, — весело заверил его Пауль. — Я историк с многолетней практикой исследования архивов. Мне даже доставит удовольствие покопаться в бумагах.

Прокурор снова испытующе посмотрел на него и как-то сразу успокоился. Ему показалось — и не только ему, — что Пауль Кеннет никому не может доставить неприятностей.

— Как хотите, профессор, — сказал он. — Только протоколы по инструкции нельзя выносить отсюда, изучать их можно только в здании. Но в четыре мы закрываемся. Так что…

Это не вязалось с планами Пауля.

— Я весь день гнал машину и хотел бы немного перекусить, прежде чем браться за работу…

— Сожалею, — вздохнул прокурор, — но я должен соблюдать инструкции.

Чтобы дать понять, что это решение не обсуждается, он отвернулся от Пауля и принялся разглядывать соседскую яблоню с опадающей листвой. После минутной заминки — что бы не проявить неуместной сговорчивости — Пауль согласился изучить протоколы в помещении полицейского участка. Поскольку завтра День всех святых, там наверняка весь вечер будет дежурный. Прокурор признал, что так и есть. После минутного колебания он принял предложение Пауля, послал за дежурным и достал дело из сейфа.

Пауль, рассыпаясь в благодарностях за оказанную любезность, удалился вместе с дежурным и досье. В полицейском участке ему пообещали, что к пяти часам освободят место для работы. А пока он вернулся в отель и подкрепился жареной камбалой, которая в тамошнем меню именовалась морским языком миньер.

В пять он снова был в участке, где его провели в каморку с письменным столом. И сразу после этого там появился дежурный с делом в руках.

Через два часа Пауль Кеннет вышел из комнаты.[1]В дежурке стояла просто оглушающая тишина. Дежурный решал кроссворд.

— Спасибо. — Он спрятал дело в стол. — Вы мне не подскажете название реки из шести букв, которое кончается на «й»?

— Енисей. Можно мне на минутку присесть?

— Ради Бога. Как видите, тут тихо, как в могиле. Пьяных не будет еще не меньше часа.

— Почему?

— А никто еще толком не успел напиться. Ну, как, вы что-нибудь нашли?

— Немало. Необычайно обстоятельное расследование для случая обычного самоубийства.

— Ну, кого попало мы так не ценим, но Боттмер был не абы кто.

— Ну да, конечно. Вы читали его прощальное письмо?

— Да, читал. А что?

— В нем что-то не так.

— Вы полагаете? Мне это и в голову не приходило. Что такое «половина таксы через Стикс»?

— Обол. Стикс — река в подземном мире, через которую переправлялись мертвые.

— Это я знаю, но что такое «обол»? Такая монета?

— Вроде гривенника в Древней Греции. Такса за переправу через Стикс составляла два обола.

— Ну, немного, но, наверное, и плыть было недалеко. Раз — и там.

— Вероятно, хотя я еще не встречал того, кто бы этот путь прошел. Те, что переправились, сюда уж не вернутся и ничего не расскажут.

— Но некоторые передумывают и дают вытащить себя на берег, пока не зашли слишком далеко.

— Как это?

— Ну, так поступил наш Боттмер.

— Неудачная попытка самоубийства?

— Да. Как звали датского принца на X? Шесть букв.

— Харалд. И когда Боттмер попытался…

— Харалд… вторая буква «а». А что такое «адский камень»?

— Ляпис. Это такое вещество…

— Верно, это мне знакомо. Им мне в детстве выводили бородавки. Ну, что касается попытки Боттмера наложить на себя руки…

Это был тот же самый полицейский, который раньше рассказал Джо о попытке Боттмера утопиться у пристани. Теперь он повторил то же самое, не забыв при этом подчеркнуть свое убеждение, что попытка самоубийства была просто спектаклем.

— Полагаю, чтобы вызвать сочувствие. Можно сказать, своего рода реклама. Он прекрасно знал, что его спасут.

— Но он все-таки здорово рисковал.

— Куда там! Он плавал, как рыба. Иначе черта с два прыгнул бы в воду. — Дежурный снова заглянул в кроссворд, а сам добавил: — Боттмер боялся за свою шкуру — так говорят те, кто знал его ближе.

— Это очень любопытно.

— В самом деле? Если уж мы говорим о любопытном, любопытно, что такое «стора».

— Стора?

— Да. Это должен быть какой-то термин из анатомии.

— В анатомической терминологии я не специалист.

— Я тоже. Это должно быть как-то связано с зубами.

— Странно… Я такого слова никогда не слышал.

— Если это слово не получается, тогда неверно и «Харалд», ибо из него получается это «р».

— Попробуйте заменить его Гамлетом! Тоже был датский принц. Тогда там будет не «стора», а «стома», как стоматология, и тогда все получится.

— Черт возьми, надо же! Здорово у вас выходит.

— И у вас, коллега. Полагаю, ваше мнение о предпринятой Боттмером попытке самоубийства совершенно верное. Он наверняка пытался лишь привлечь внимание.

— Это точно. Такие устраивают целые спектакли, чтобы показать, как они страдают. Пожалуй, это можно назвать своего рода эксгибиционизмом, верно?

— Безусловно.

— Видите, как полезно в свободное время решать кроссворды! Я всегда говорю…

Он умолк и прислушался.

— Там какой-то крик, — заметил Пауль. — Извещает о приходе первый пьяница?

— Может быть. В таком случае спокойной ночи и спасибо за помощь.

Там и в самом деле был пьяница. Он приветствовал Пауля как вновь обретенного собрата по несчастью.

Пауль на братские чувства не ответил. Он думал о вещах поважнее. Нынешний вечер принес ему два удивительных открытия. Одним стал рассказ дежурного о первой попытке самоубийства, другим — ощущение, что с прощальным письмом покойного что-то не так.