– Хобби. Нет, я тебе больше скажу, – продолжал Рорк, – для него это привычка. Он носил одежду священника, но для него это был маскарад. Маскарад не изменил его сущности. Ему надо было рисковать, проворачивать комбинации. Адреналин.

– Да, я об этом тоже думала. Но вряд ли это был мотив. Знаю, знаю: испытанный мотив, проверенный не раз и не два, – поспешила вставить Ева, чтобы Рорк не успел начать спорить. – Я еще разберусь с тем, почему не считаю шантаж мотивом. По крайней мере, главным мотивом. – Первым делом ей хотелось выложить ему остальное, не держать все в себе. – Дело в том… Когда я загнала Сото на допрос и надавила на нее слегка, она разозлилась и выдала, что ее отец…

– Отец, – задумчиво произнес Рорк.

Ему не требовалось продолжение, у него и без того сердце сжалось.

– Она рычала и огрызалась, но выложила мне, что ее старик пошел махать, когда ей было двенадцать, что ее никчемная мать была наркоманкой, что он избивал и насиловал ее два года, пока она не ушла в банду. «Солдадос» стали для нее спасением, запасным выходом, пожарной лестницей. И в глубине души я это понимаю, сочувствую ей, стараюсь не видеть себя, глядя на нее. Стараюсь и не могу. Я стараюсь…

Ева прижала ладонь к животу и крепко надавила, чтобы выжать из себя оставшиеся слова.

– Потому что, когда ей исполнилось четырнадцать, и она ушла в «Солдадос», ее отец был заколот… изрезан на кусочки. Убийство списали на неудавшуюся сделку с наркотиками, он ведь именно этим добывал себе на хлеб. Но я знаю, смотрю на нее и точно знаю, что это она сделала из него рубленый бифштекс. Смотрю на нее и вижу себя. Вижу, как она втыкала в него нож. Раз за разом. Вероятно, они с Лино действовали вместе. Первое убийство, связавшее любовников навсегда. Я все понимаю, но в глубине души смотрю на нее и вижу себя. Внутренний голос говорит мне: «Ты сделала то же самое. Как ты можешь ее винить? Ты ничем не лучше нее».

– Не смей так говорить! Нет, Ева, – Рорк повысил голос, не давая ей заговорить, – это было не то же самое. И можешь мне больше ничего не рассказывать, я и так знаю. Я и так знаю, что, хотя четырнадцать лет – детский возраст, это на шесть лет больше, чем было тебе. Между вами целый мир. Ты была в тюрьме, и для тебя не было спасения, не было запасного выхода, не было пожарной лестницы. Не было друзей, семьи… У тебя не было ничего. Даже банды «Солдадос». А то, что она сделала… Она сделала это не ради того, чтобы выжить, а из мести.

Ева встала и вынула из сумки, брошенной на пол по пути к кровати, фотографию. Она положила фотографию на постель.

– Я вижу его, когда смотрю на это фото. Вижу своего отца и что я с ним сделала.

Рорк взял фотографию – жестокий протокольный снимок с места преступления. Снимок мужчины, лежащего на грязном замусоренном полу в луже собственной крови.

– Это сделал не ребенок, – заметил он. – Даже запуганный до смерти, дошедший до полного отчаяния ребенок не смог бы этого сделать в одиночку, даже ради спасения собственной жизни.

Ева перевела дух. Пожалуй, сейчас не время упоминать, что из него вышел бы хороший коп.

– Нападавших было двое. Следствие установило, что раны нанесены двумя разными ножами. Разные лезвия, разные размеры, с разной силой, под разными углами. Думаю, кто-то из них заманил его туда, а другой поджидал уже на месте. Напали одновременно спереди и сзади. Сексуальные увечья нанесены уже посмертно. Наверняка это ее рук дело. Но…

– Меня это просто поражает, – тихо проговорил Рорк. – Как ты можешь смотреть на подобные вещи каждый день? Каждый день ты на это смотришь и по-прежнему принимаешь близко к сердцу. И не смей мне говорить, что ты сделала то же самое. Не смей мне говорить, что ты смотришь на нее и видишь себя. – Он бросил фотографию на кровать и встал. – У нее есть наколка?

– Да.

– С символом убийства?

– Да.

– Она этим гордится, гордится тем, что убила. Скажи мне, Ева, ты гордишься тем, что тебе пришлось отнять чью-то жизнь?

Ева покачала головой.

– Мне было тошно, меня чуть не вырвало. Но я не могла себе позволить так расклеиться. Я не могла об этом думать, не могла себе позволить задуматься об этом по-настоящему, пока не вернулась домой. Только здесь я могла об этом подумать. А вдруг бы я развалилась? Знаю, мы с ней не одно и то же. Да, я это знаю. Но тут есть параллель.

– Ну и что? Между мной и твоим Лино тоже есть параллель. – Рорк положил руки ей на плечи. – И тем не менее мы здесь, ты и я. Мы здесь, потому что где-то по дороге параллели вдруг разошлись, и каждый пошел своим путем.

Ева повернулась, взяла фотографию и спрятала ее обратно в сумку. «Ничего, успею еще насмотреться».

– Два года назад – нет, уже больше – мне некому было об этом рассказать. Даже если бы я помнила, что случилось, когда мне было восемь, и еще раньше, в то время мне некому было сказать. Никому, даже Мэвис, а уж Мэвис я могла сказать все что угодно. Но я не могла бы показать ей такую фотографию и спросить, видит ли она то, что я вижу. Не знаю, надолго ли меня хватило бы, если бы не было человека, к которому можно было бы вернуться домой и попросить, чтобы посмотрел вместе со мной. И спросить, видит ли он то же, что я вижу. – Ева села на постели и вздохнула. – Господи, ну и денек у меня выдался! Пенни знает больше, чем говорит, и она крепкий орешек. Скорлупа многослойная, крепкая как броня, под ней много злости, а может быть, и психопатии. Надо найти способ к ней пробиться.

– Думаешь, это она его убила? Мартинеса?

– Физически – нет, но, я думаю, она знала, что происходит, и заранее позаботилась о железном алиби для себя. Я думаю, этот парень любил ее, а вот она никого не любит. Может, она использовала это против него. Мне надо подумать. Я говорила с Лопесом: тут Мира в самую точку попала. Убийца Лино сознался своему исповеднику, и я ничего не могу с этим поделать. Рорк, я смотрю на этого парня – на Лопеса – и вижу еще одну жертву.

– Думаешь, убийца попытается его убрать?

– Не знаю. Я приставила к нему наблюдение. Я могла бы задержать его, я имею право по закону, я могла бы продержать его несколько дней, но потом адвокаты все равно добились бы освобождения. Я ничего не могу поделать, приходится просто сидеть и ждать. Надеяться, что убийца опять обратится к нему. Я смотрю на него и вижу, как ему тошно. Я знаю, что его мучит совесть. Я ничего не могу поделать, – повторила Ева. – И Лопес ничего не может поделать. Мы с ним оба с двух сторон уперлись лбом в одну и ту же стену. Мы оба должны исполнять свой долг. Мне надо прочистить мозги и взяться заново. Все так запутано, концов не соберешь. Флорес. Почему именно он, и где он пересекся с Лино? Куда, черт побери, подевался Чавес? Мертв? Прячется? Чего ждал Лино? Его за это убили или за прошлые дела? Взрывы. Это его рук дело, оба взрыва, я уверена, значит…

– Ты меня совсем запутала.

Ева вскочила с кровати.

– Извини. Мне надо все заново обдумать, перетасовать, проверить хронологию, обновить материалы на доске. Надо разгрести кучу дерьма, проверить множество людей и на все посмотреть под новым углом.