– Негодяй лгал, – сказал Рагнар, – я знаю, что лгал. А он знает, что умрет.

– Но не сейчас?

– А как я могу взять Дунхолм?

Брида тоже была здесь, она делила с Рагнаром постель и приветливо меня встретила, но не так радостно, как Нихтгенга, который скакал вокруг, вылизывая мне лицо. Брида удивилась, когда узнала, что я скоро стану отцом.

– Но это пойдет тебе на пользу, – заметила она.

– На пользу? Это почему?

– Потому что тогда ты станешь настоящим мужчиной.

Я думал, что и без того мужчина, хотя одного мне все-таки не хватало. Я никому в этом не признавался, ни Милдрит, ни Леофрику, ни Рагнару с Бридой. Я дрался с датчанами, видел, как горят корабли и тонут люди, но ни разу не сражался в большом клине. Я дрался только в маленьких, команда одного корабля на команду другого, но никогда еще не стоял на большом поле, не видел, как знамена врага закрывают солнце, не ощущал страха, который возникает, когда сотни или даже тысячи людей готовятся сойтись в кровавой схватке. Я был под Эофервиком и у холма Эска, видел, как сталкиваются два клина, но не сражался в переднем ряду. Я участвовал в битвах, но все они были маленькими, а маленькие битвы заканчиваются быстро. Я никогда не принимал участия в длительном кровопролитии, в том ужасном сражении, когда тобой овладевают усталость и жажда, а враги, хоть ты и перебил их уже немало, продолжают наступать. Только когда я испытаю все это, думал я, тогда и смогу назвать себя настоящим мужчиной.

Я скучал по Милдрит, и это меня удивляло. Еще я скучал по Леофрику, хотя и был несказанно рад обществу Рагнара.

Жизнь заложника оказалась легкой. Мы жили в Верхаме, сытно ели, глядя, как убывают серые зимние дни. Одним из заложников был кузен Альфреда, священник по имени Вэлла; он боялся и иногда плакал, но остальные были вполне довольны. Хакка, который когда-то командовал флотом, тоже оказался среди заложников, единственный, кого я знал. Но я проводил время с Рагнаром и его воинами, которые приняли меня за своего и даже снова пытались сделать из меня датчанина.

– У меня есть жена, – говорил я им.

– Так привози ее! – сказал Рагнар. – У нас вечно не хватает женщин.

Но я уже успел стать англичанином. Я не испытывал ненависти к датчанам; вообще-то, я предпочитал их общество обществу других заложников, но я был англичанином. Путь завершился. Беббанбург по-прежнему казался мне заманчивой целью, но, если я буду хранить верность Альфреду, я вряд ли снова увижу родные места. Альфред не сумел меня изменить, зато сумели Леофрик и Милдрит, или же трем пряхам наскучило меня дразнить.

Рагнар меня понял.

– Но если будет мир, – сказал он, – ты поможешь мне с Кьяртаном?

– Если? – повторил я.

Он пожал плечами.

– Гутрум по-прежнему хочет получить Уэссекс. Все мы хотим.

– Если будет мир, – пообещал я, – я приеду на север.

Но я сомневался, что настанет мир. Весной Гутрум уйдет из Уэссекса, заложников освободят – и что тогда? Датская армия по-прежнему существует, Убба еще жив, значит наступление на Уэссекс начнется снова.

Должно быть, Гутрум рассуждал точно так же: он расспрашивал всех заложников, пытаясь выяснить, насколько силен Альфред.

– У него огромные силы, – сказал я, – ты можешь перебить целую армию, но на ее место явится новая.

Конечно, то была чепуха, но чего еще он ожидал от меня услышать?

Сомневаюсь, что я убедил Гутрума, зато Вэлла, священник и кузен Альфреда, посеял в нем страх перед Богом. Гутрум часами беседовал с Вэллой, я частенько переводил их разговор – ярл спрашивал не о войсках и не о кораблях, а о Боге. Кто такой христианский Бог? Что Он дает? Гутрума зачаровала история о распятии; похоже, если бы хватило времени, Вэлла убедил бы его креститься. Вэлла, конечно, мечтал об этом и убеждал меня молиться за обращение Гутрума.

– Уже скоро, Утред, – взволнованно говорил он, – а когда он примет крещение, настанет мир!

Вот о чем мечтают священники. Я же мечтал о Милдрит и ребенке, которого она носила. Рагнар мечтал о мести. А Гутрум?

Несмотря на свой интерес к христианству, Гутрум мечтал лишь об одном.

Он мечтал о войне.

Армия Альфреда ушла от Верхама. Англосаксы остались, чтобы присматривать за Гутрумом, но их было совсем мало, потому что содержать армию стоит недешево и, даже собравшись, она вечно норовит разойтись. Альфред воспользовался перемирием, чтобы разослать людей из фирда обратно по фермам, сам же со своими гвардейцами отправился в город Скиребурнан, в половине дня пути на северо-западе от Верхама. Там, к восторгу Альфреда, имелись и епископ, и монастырь.

Беокка рассказал мне, что Альфред всю зиму читал древние сборники законов Кента, Мерсии и Уэссекса. Без сомнения, он делал это, чтобы пополнить сборники собственных законов, что в итоге и произошло. Я уверен, в ту зиму он был счастлив, разбирая недостатки правления предков и мечтая об идеальном государстве, где церковь будет говорить нам, что делать, а король наказывать тех, кто не выполняет приказов церкви.

Хуппа, олдермен из Торнсэты, командовал теми, кто остался наблюдать за стенами Верхама, а Одда Младший возглавлял отряд всадников, объезжавший берега Пула, но все эти силы, вместе взятые, были очень маленьким войском. Они могли лишь следить за датчанами, да и с чего бы им заниматься чем-то другим? Все еще длилось перемирие, Гутрум поклялся на священном кольце, в Уэссексе царил мир.

Празднование Йоля в Верхаме прошло со скудным столом, хотя датчане старались как могли. По крайней мере, эля было вдоволь, и все напились. Но главное, благодаря чему мне запомнился тот Йоль: Гутрум плакал. Слезы градом катились по его лицу, пока арфист наигрывал тоскливую мелодию, а скальд читал поэму о матери Гутрума. Ее красота, говорил скальд, затмевала звезды, а ее доброта заставляла цветы расцветать среди зимы, чтобы склониться пред нею.

– Она была злобная сучка, – шепнул мне Рагнар, – и красивая, как ведро навоза.

– Ты ее знал?

– Равн знал. Он вечно повторял, что ее голосом можно было пилить деревья.

Гутрум оправдывал свое прозвище Невезучий. Он чуть было не получил Уэссекс, но тут смерть Хальфдана вырвала из его рук добычу. В том не было вины Гутрума, но в армии, оказавшейся в незавидном положении, зрело недовольство. Люди бурчали, что ничего хорошего не выйдет, пока их возглавляет Гутрум, и, возможно, из-за этого ропота Невезучий сделался мрачнее, чем обычно, а может, причиной того стал голод.

Потому что датчане голодали. Альфред держал слово и присылал еду, но ее вечно не хватало. Я не понимал, почему датчане не едят лошадей, которые пасутся на зимних полях между Пулом и крепостью, – эти лошади все больше тощали. Кроме жалкого выпаса, имелись еще остатки соломы, которые датчане нашли в городе, а когда солома кончилась, ее сняли с крыш нескольких домов Верхама, и на этих скудных кормах кони дотянули до ранней весны.