Рядом раздался плеск, прерывистое дыхание. Мозаика. Вырвала у него одного ребенка, поплыла. Он видел, как в нее ударила увлекаемая волной балка. Мозаика крикнула, но ребенка не выпустила.

Волна снова швырнула его на стену террасы. Теперь люди наверху были готовы, принесли даже лестницы, свисали с них с протянутыми руками. Приняли у них детей. Он видел, как Лютик хватает и вытягивает на террасу Мозаику.

Антея Деррис взглянула на него. Оказалось, у нее красивые глаза. Улыбнулась ему.

Волна ударила в них досками и бревнами. Огромными столпами, вырванными из частокола.

Одна свая попала в Антею Деррис и прибила ее к террасе. Антея выплюнула кровь. Много крови. Потом свесила голову на грудь и исчезла под водой.

Геральта ударила пара бревен, одно в плечи, второе в бедро. Удары парализовали, он моментально и полностью одеревенел. Захлебнулся и пошел ко дну.

Кто-то схватил его: железной, болезненной хваткой, вздернул вверх, к свету, на поверхность. Он потянулся, нащупал большой, твердый, словно камень, бицепс. Силач работал ногами, вспарывал воду, словно тритон, свободной рукой отталкивая плававшую вокруг древесину и крутившихся на волнах утопленников. Сверху крики – радостные. Протянутые руки.

Через миг он уже лежал в луже воды, кашляя, отплевываясь и рыгая на каменные плиты террасы. Рядом стоял на коленях Лютик, бледный, словно бумага. С другой стороны – Мозаика.

Тоже без румянца, с трясущимися руками. Геральт с трудом сел.

– Антея?

Лютик покачал головой, отвернулся. Мозаика уткнулась лицом в колени. Он видел, как девушка содрогается от рыданий.

Рядом сидел его спаситель. Силач. Вернее, силачка. Неопрятная щетина на остриженной под ноль голове. Живот, словно перетянутый рулет. Спина как у борца. Икры как у дискобола.

– Я обязан тебе жизнью.

– Да ладно… – комендантка кордегардии небрежно отмахнулась. – Не о чем говорить. А так-то вообще ты засранец, и у нас к тебе счет, у меня и девок, за ту драку. Поэтому лучше на глаза нам не попадайся, не то прибьем. Ясно?

– Ясно.

– Но надобно признать, – комендантка сплюнула в сердцах, вытряхнула воду из уха, – что ты отважный засранец. Отважный ты засранец, Геральт из Ривии.

– А ты? Как тебя зовут?

– Виолетта, – сказала комендантка, внезапно мрачнея. – А она? Та…

– Антея Деррис.

– Антея Деррис, – повторила она, кривясь. – Жаль.

– Жаль.

На террасе людей стало больше, сделалось тесно. Не было уже страшно, посветлело, ветер утих, флажки обвисли. Волны слабели, вода отступала. Оставляя поле боя и руины. И трупы, по которым уже ползали крабы.

Геральт с усилием поднялся. Каждое движение и каждый глубокий вдох отзывались в боку тупой болью.

Дичайше болело колено. Оба рукава рубахи были оборваны, он не мог вспомнить, когда именно их потерял. Кожа на левом локте, правом плече и, кажется, на лопатке, была содрана до живого мяса. Из многочисленных царапин сочилась кровь. Но, если подытожить – ничего серьезного, ничего, о чем стоило бы переживать.

Солнце пробилось сквозь тучи, на спокойном море заиграли отблески. Сверкнула крыша морского маяка на конце мола, фонаря из белого и красного кирпича, реликта эльфийских времен. Реликта, который выдержал уже немало подобных бурь. И казалось, что не одну еще выдержит.

Преодолев уже спокойное, хотя и забитое плавающим мусором устье реки, на рейд выходил шкунер «Пандора Парви», под полными парусами, словно на параде. Толпа ликовала.

Геральт помог подняться Мозаике. На девушке тоже осталось не слишком много одежды. Лютик подал ей плащ – укрыться. И прокашлялся со значением.

Перед ними предстала Литта Нейд. С врачебной сумкой на плече.

– Я вернулась, – сказала, глядя на ведьмака.

– Нет, – покачал он головой. – Ты ушла.

Она посмотрела на него. Холодными, чужими глазами. И сразу сконцентрировала взгляд на чем-то чрезвычайно далеком, расположенном за правым плечом ведьмака.

– Значит, вот как ты хочешь это разыграть, – произнесла холодно. – Вот какие воспоминания по себе оставить. Что ж, твоя воля, твой выбор. Хотя стиль мог бы выбрать и чуть менее патетический. Ну, откланиваюсь. Иду помочь раненым и нуждающимся. А ты, похоже, в моей помощи не нуждаешься. Как и во мне самой. Мозаика!

Мозаика покачала головой. Взяла Геральта под руку. Коралл фыркнула.

– Значит, так? Так желаешь? Таким вот образом? Что ж, твоя воля. Твой выбор. Прощай.

Повернулась и ушла.

* * *

В толпе, которая начала собираться на террасе, появился Феб Равенга. Должно быть, принимал участие в спасательных работах, поскольку мокрая одежда свисала с него клочьями. Какой-то услужливый фактотум подошел и подал ему шляпу. Вернее то, что от нее осталось.

– Что теперь? – спросил кто-то из толпы. – Что теперь, господин советник?

– Что теперь? Что делать?

Равенга глянул на них. Смотрел долго. Потом выпрямился, отжал шляпу и надел ее на голову.

– Похоронить мертвых, – сказал. – Позаботиться о живых. И начинать отстраиваться.

* * *

Ударил колокол на кампанилле. Словно желал подать знак, что – уцелел. Что, хотя многое изменилось, однако некоторые вещи остались неизменными.

– Пойдем отсюда. – Геральт вынул из-за воротника мокрые водоросли. – Лютик? Где мой меч?

Лютик задохнулся, указывая на пустое место под стеной.

– Да только что… Только что здесь был! Твой меч и твоя куртка! Украли! Сучье племя! Украли! Эй, люди! Тут был меч! Отдайте, прошу! Люди! Ах вы, сукин-сыны! Чтоб вас разорвало!

Ведьмак внезапно покачнулся, почувствовав дурноту. Мозаика его поддержала. Худо мне, подумалось ему. Худо мне, если удерживать меня приходится девушке.

– Хватит с меня этого города, – сказал он. – Хватит всего, чем этот город является. И что он собой представляет. Пойдемте отсюда. Побыстрее. И подальше.

Двенадцатью днями позже

Фонтан тихонько журчал, облицовка пахла мокрым камнем. Пахли цветы, пах плющ, взбиравшийся по стенам патио. Пахли яблоки на блюде на мраморной столешнице. Два бокала потели от охлажденного вина.

У столика сидели две женщины. Две чародейки. Окажись случайно рядом некто с артистическим вкусом, преисполненный художественного воображения и склонный к лирическим аллегориям, у него не было бы проблем с описанием обеих. Пламенно-рыжая Литта Нейд в киноварно-зеленом платье была словно закат солнца в сентябре. Йеннефер из Венгерберга, черноволосая, одетая в черное и белое, вызывала мысли о декабрьском утре.