Выйдя из кабинки, я по наклонной поверхности салона, как по подиуму, медленно двигаюсь к своему месту. Шаг за шагом. Подиум подсвечивали лампочки, указывая дорогу к аварийным выходам. За окном полыхнула молния. Потом еще одна. Кажется, мы угодили в бурю. Как там про птиц, которых разорвали на четыре части: оторвали крылья, отделили туловище от головы – кажется, точно так же с крыльев начинается крушение аэробусов. Последней в этом повествовании мыслью, осенившей меня, было: даже если мы сейчас потерпим крушение, рухнем с невообразимой высоты, мы все равно соединимся в братство. А муршидом у нас будет тот, кто заметил на соске Александры часики, указывавшие время ее смерти. И за что она меня полюбила?..

Солнце садится, подумал он, глядя в окно, тени отделяются от деревьев. Надежд остается все меньше, да и времени тоже, а расстояние увеличивается.

Автобус от Галатского моста отчалил с таким же скрежетом, как и баркас Давида. Загудел мотор, заскрипели колеса. В темных водах залива отражались огни берегов, в них тонуло созвездие Пегас и своды Айя-Софии, что сами вмещали в себя микро-, и макрокосмосы.

Береговая изломанная линия Золотого Рога с контурами разновеликих домов и мечетей, медресе и бань напоминала роспись сошедшего с ума от землетрясения сейсмографа. Взбесившегося самописца и самодержца в одном флаконе. В гигантском мегаполисе маленький человек мигом ощущает себя на грани столь глобальной катастрофы и крушения, что на спасение не хватит никаких ресурсов – ни физических, ни психических. После того что чуть было не случилось у них с Агницой, Петр опасался садиться в автобусы.

– Кажись, поехали, – облегченно вздохнул Эфлисон.

Но поехали очень медленно, ужасно медленно.

– Это потому, что с нами едет человек-черепаха, – предположил Эфлисон.

– Ты думаешь? – спросил Петр.

– Хочешь анекдот? – Эфлисон пытался развеять мрачное настроение Петра.

– Давай.

– Про человека-черепаху.

– Валяй.

– Однажды звери нашли кучу денег и решили купить мороженое. Послали за ним черепаху.

Проходит день, проходит другой. Черепахи нет. Звери начали волноваться, не убежала ли она с их деньгами.

Тогда самый мудрый лев сказал: «А зря мы, ребята, послали черепаху».

«Будете вякать – я вообще никуда не пойду», – высунула из-за дерева голову черепаха.

Эфлисон сам и смеялся над своим анекдотом.

– Слушай анекдот, – сказал Петр. – Однажды нашли звери кучу денег, стали решать, что на них купить.

– Предлагаю купить каждому по машине, – предложил заяц.

– Можно купить каждому по ракете, – предложила черепаха.

– Аа дааваайте купиим мииллиион шаариков, – попросил слон.

– Зачем нам столько шариков? – спросил лев.

– Чтообы лопаать. – Петр говорил, зажав нос и невыносимо гнусавя.

Эфлисон было засмеялся, потом приутих, напрягся. Всю оставшуюся дорогу он обиженно молчал. Вот, подумал Петр, я уже сам заговорил поучительными анекдотами-притчами, строю из себя суфийского шейха.

Петру стало жалко Эфлисона и стыдно за себя.

– Ну, ладно, не обижайся, – обернулся Петр к Эфлисону. Кто-то же должен был заговорить первым.

– А ты на что намекал, когда говорил про шарики? На мой ум?

– Нет, если честно, то на твой живот.

В обсерватории Стамбульского университета они смотрели, что там показывают шарики-звезды. Какой путь они сулят Давиду? Сможет ли он найти достойную работу и прокормить свою семью? А вернуться после всех мытарств на родину?

По очереди подходили к телескопу и молча рассеянным взглядом взирали на шарообразные и на рассеянные скопления, на крабовидную туманность, на самые яркие звезды – Денеб из созвездия Лебедь и Ригель из созвездия Орион.

– Светимость каждой из них превышает светимость Солнца в семьдесят два с половиной и пятьдесят пять раз соответственно, – пояснял размеренным тоном академик. – Звезда Сириус из созвездия Большого Пса считается самой яркой из наиболее близких к нам звезд. Ее собачью ярость видно невооруженным взглядом. А вообще наибольшей светимостью обладают голубые звезды.

Шаровые скопления Омега Центавры напоминали рой мошкары, ну, или хаотичные движения мух цеце с китайскими фонариками. Но всех больше Петра и Эфлисона поразил Юпитер с тремя спутниками. И пластиковая, с щербинами, луна.

– И вот это прыщавое лицо бледной пацанки-подростка влияет на биоритмы Земли, на приливы и отливы, на крушения и бури! – вслух подумал Петр.

– А на Юпитере есть люди? – поинтересовался между делом Эфлисон.

– Если есть, то они должны быть больше людей земных в триста восемнадцать раз, так как там притяжение больше в триста восемнадцать раз, – отвечал академик Звездонян.

– Эфлисон, нам надо лететь на Юпитер! Все дальше в космос!

Мечты о звездах закусывали кислыми яблоками. В какой-то момент Петр отключился, и привиделся ему его друг Давид Порошкански, который как раз пытался переплыть большое море – море женщин. Что такое земная юдоль, как не море женщин? Спокойное, нежное, иногда бурлящее, но чаще вскипающее.

Разве не является море мерилом извечных мытарств и неприкаянности? И каждый миг ищешь пристанища, берега, где тебя ждет еще одна женщина – смерть. Кому, как не Давиду, было знать об этом.

Море Женщин – совершенное блаженство,

В нем – полнота всего сущего,

Его воды – безмерная сладость, священный

источник —

Наполняют мысли, душу и сердце.

Давид читал поэму предположительно суфийского индонезийского поэта «Море женщин».

– Чего читаем? – подошел к Давиду со спины кормчий – капитан Ендрай.

Давид удивился: до этого мига кормчий не то что не пытался заговорить с ним, скорее даже избегал общения.

– Да вот, – Порошкански показал брошюрку.

– А-а, стихи, – презрительно буркнул кормчий.

– Да, стихи, – не стушевался Порошкански.

– Не время сейчас стихи читать, – сказал кормчий.

– Каждому свое, – пожал плечами Давид и снова углубился в чтение.

В пучине Моря Женщин

Обитает необычайно ядовитый змей,

У него семь крепких рогов —

Разобьется корабль, если оцепенеет кормчий.

– Подплываем уже, – не отступал кормчий.

Давид поднял глаза.

– Видишь вон ту дымку, это Итака. Впереди пролив Отранто и Италия.

– А-а, – улыбнулся Давид, – однако!

– О чем книжка? – спросил кормчий.