Мунда смотрела угрюмо.

— Пес украл. Прижал меня и стиснул в зубах. Я думала, он меня убьет, но он не тронул. Зато сорвал амулет со шнурка.

— Хотел бы я знать зачем. — Мальчик скрестил руки на груди. — Ты знаешь ответ?

— Нет. А ты?

— Нет. Но Мерлин, думаю, знает.

Они дружно уставились на меня. Они были такими забавными. Улланна тоже следила за мной. В ее глазах таились глубокая мудрость и еще более глубокое понимание будущего. Ее спокойный взгляд спрашивал так же ясно, как если бы она заговорила: «Ты знаешь ответ?»

Я ответил всем сразу.

— С этого холма есть ход вниз, к Дурандонду. Кто-нибудь знает, где этот ход?

— Он открывается из середины сада, — тихо проговорила Рианта. — Я знаю тропинку, что проведет тебя к нему. Катабах научил меня. Но при чем тут Мертвый?

Я едва не рассмеялся. Мертвый здесь был при всем!

— Дурандонд может знать ответ на вопрос, который меня мучит. Если я сумею поговорить с ним…

— Мы все знаем, как ты умеешь разговаривать с Мертвыми, — пробормотала Улланна.

— Да, я тоже думаю, что сумею.

— Те бронзовые псы не пропустят нас, — заметила Рианта, оглядываясь на огромные злобные глаза, следившие за нами сквозь узкое окно.

— Собаки присмирели. Совсем не трудно усмирить подобные машины.

Насмешница Ниив почтительно подхватила меня под руку.

— Мерлин усердно трудился ради нас. Так, Мерлин? Ужасно переутомился. Скоро ему придется ходить с палочкой.

Я осторожно отцепил от себя девицу и взял за руку Рианту. Мы вышли из хижины под взглядами ворчащих сторожей и проскользнули в сердце сада. Рианта вела меня по изгибам заученной на память тропы. Дорожки сильно заросли, и отыскать их было бы нелегко. Один пес из любопытства увязался за нами, но держался поодаль. И очень скоро мы вышли к огромному серому валуну, расколотому сверху вниз, расселина расширялась книзу.

— Вначале протиснуться трудно, — с беспокойством предупредила меня старейшина. — Я никогда этого не делала, но Катабах добирался до первого зала. Не представляю, что он делал там так долго, слушая подземный ветер. Думаю, это часть его тайны. Общение с древними правителями.

— Скорее всего. Если он и не общался с древними правителями, то все же думал о них и напоминал себе, как следует говорить с ними. Должно быть, для Глашатаев правителя это особенное место.

За то короткое время, что я провел с Риантой, она не выказывала печали. Они с Катабахом оба были стражами и любовниками. Между ними была сильная связь. Глашатай правителя и женщина-старейшина заменили отца и мать детям правителя и незаметно, ненавязчиво, но постоянно опекали потомство Урты. Они не смогли спасти его младшего сына Уриена; но то было во время ужасной осады крепости.

Ни горя, ни слез. Я задумался, знает ли она о смерти Катабаха. Как ее спросить?

Мы присели перед узкой щелью, слушая доносившийся снизу шепот. Я накрыл ее руку ладонью:

— Катабах…

Она с улыбкой встретила мой взгляд, перевернула ладонь, чтобы пожать мои пальцы.

— Умер. Да, я знаю. Еще будет время, чтобы подумать о нем и отыскать его, тихо упокоить.

— Кимон встретился с ним в вечной роще. Он будет спрашивать: кто убил его, как, почему? Он твердо решил отомстить за смерть брата своего отца.

Рианта вздохнула:

— Мстить некому. Катабах использовал то искусство, каким владел, чтобы сдержать этих созданий. Он сдерживал их, пока мы не проскользнули в сад и не скрылись в хижине. Он убедился, что мы в безопасности. Он воздвиг, по его словам, какую-то преграду. Мы были заперты внутри, но в безопасности от Мастера.

Он истратил все свои силы, весь свой малый дар. Износился. Другой причины я не мог придумать. И Рианта подтвердила, что я прав.

Она сказала:

— Свет вдруг потух в нем. Искра погасла. Он смотрел на меня и хмурился. Я коснулась его, и он был холодным. Он покачал головой, повернулся и ушел. Что-то в нем остановилось. То, что он сделал, защищая нас, оказалось для него непосильным делом. Оно сломало, разбило его. Иди, Мерлин, иди, ищи свои ответы. Еще будет время вспомнить Катабаха. А я должна дождаться Урту и того, что будет потом.

Она коснулась пальцем своих губ, потом — моих, повернулась и быстро убежала по тропе.

Я пошел на зов шепота сквозь щель в камне, вдоль земляного хода, уводившего в глубину. В первом зале лежали кости лошадей и оружие, прислоненное к выложенным камнем стенам. Клинки были цвета крови. Здесь не было света, но меня это уже не заботило: я прибег к свету воображения, чтобы увидеть все. Простая уловка, само собой. Мечи, копья, щиты, тонкий нагрудник из рога и кожи изысканной работы. И пять человеческих голов. Зал трофеев.

Второе помещение было таким низким, что мне пришлось нагнуться. Здесь было пусто, пахло гнилью и запустением, и сохранилось оно только благодаря заботе не знающего времени камня, создавшего зал, придавшего ему форму и поддерживающего эту земную полость. Здесь не было ничего, кроме масок: четырех личин, подвешенных к потолку на кожаных шнурках или тонких кованых полосках. Прикосновение разбило бы их. Личины были деревянными, покрыты цветной глиной, и, взглянув на них, я узнал состарившиеся лица юношей, с которыми некогда говорил в узкой лощине. Здесь были Кайлум, и Версиндонд, и Орогот. Но четвертая маска не имела лица. Она должна была изображать Радага.

Что сталось с Радагом?

Странное то было место! Оно намекало на прошлые радости и юный трепет; оно звучало предвкушением мрачного будущего. В нем не было воображения, но оно вмещало все, что можно вообразить и вызвать к жизни силой воображения. Безжизненное, но могущественное.

То было место остановки, малой смерти.

Быть может, оно предназначено было отразить тот миг в жизни каждого человека, когда восхищение перед чудом жизни покидает его, когда он оказывается пленником Срединного Царства между землей и звездами. Когда он не верит в себя. Когда ему приходится творить себя заново, признав, что орлиный взор, острый как заточенный клинок, видит лишь то, что хочет видеть, отыскивая легкую добычу, и что существует видение более широкое, чем нацеленный взгляд охотника, будь то крылатый хищник или умный алчный юноша.

Четыре маски — что же сталось с Радагом? — показывающие четырех друзей, четырех братьев, ключ к жизни в ее начале. Быть может, пустой маской Дурандонд хотел выразить свое понимание, что все в жизни лишь гладкий камень, пока встречный не оставит на нем свой знак.

Я ощутил покой этой комнаты и надолго задержался в ней.

Но, как с приходом дня, рано или поздно приходится шевельнуться, потянуться и жить дальше.

Дальше пришлось ползти по лабиринту коридоров, ведущих к погребальному залу. Никто не бывал здесь с той поры, как погребальные носилки с Дурандондом уложили на его колесницу. В свете воображения я увидел труп: он был укрыт плащом, ткань вытерлась до редкого сплетения нитей, не более скрывавших тело, чем сухожилия связывают кости. Останки пса лежали у его ног. В зал снесли вещи, которые он любил, и я призвал чары памяти, чтобы заставить их вновь засиять, засветиться эхом прежней жизни. Горшки, кувшины, шлемы, оружие, бочонки с мясом, травами, плодами и зерном. И короба, и лица детей, и резные изваяния женщин и стариков, и прекрасная статуя из светлой березы, изображавшая особенно красивую женщину, наверное, его жену Эвиан.