– Тебе пора на игру.

– Мне надо… там еще стирка осталась, и… – прошептал Бубу.

– «Гарри Поттер»! – завопила младшая.

Старшая на нее шикнула.

– Да. Вечером я почитаю «Гарри Поттера». Как всегда, – пообещал Бубу, глядя в раковину с посудой.

Хряк жевал, глядя в тарелку.

– Вкусно. Очень вкусно.

– Спасибо, – прошептал Бубу.

Потом оба молчали, пока девочки не ушли чистить зубы. Тогда Хряк поднялся, вымыл тарелку, обнял Бубу и прошептал ему на ухо:

– Почитаю я им этого проклятого Барри Тоттера. Пора уже и мне учиться. Ты меня слышал?

Бубу молча кивнул. Хряк положил ладони на его щеки и сказал:

– Мы с тобой прорвемся, потому что иначе мама нас не простит. А теперь поезжай. Мама будет смотреть на тебя, где она сейчас ни есть, и ни бог, ни ангелы, ни кто там еще ее не удержат. Сегодня ее старший сын играет свой первый матч в основной команде «Бьорнстада»!

Бубу собрал баул. Хряк ожидал, что девочки станут тоже проситься на игру. Но вместо этого обе встали на лестнице, с теннисным мячиком и клюшками в руках.

– Папа, хочешь поиграть?

Хряк посмотрел, как старший сын уезжает на свою первую «основную» игру, а потом отправился в гараж, играть с дочками. Они потели и гонялись за мячиком несколько часов, как настоящие бойцы. Словно ничего важнее на свете нет. И в тот вечер ничего важнее на свете действительно не было. В том-то и дело.

* * *

На что мы готовы ради семьи?

Прежде чем уехать, Петер Андерсон прошелся по всему дому. Из комнаты в комнату. Мира сидела на кухне с ноутбуком и бокалом вина.

– Хочешь со мной, на матч? – спросил он без особой надежды.

– Мне надо работать, – предсказуемо ответила жена.

Они посмотрели друг другу в глаза. Хотя бы так. Петер пошел дальше, постучал к Мае:

– Может, ты… я… я сейчас уезжаю на игру, – прошептал он.

– У меня полно уроков, пап. Удачи! – прокричала Мая из-за двери.

Потому что обе, и дочь, и мать, знали: так будет легче для Петера. Пусть ему покажется, что все хорошо. Петер еще постучал к Лео, но сына дома уже не было. Лео уехал в Хед, чтобы смотреть игру со стоячей трибуны.

Петер понимал, что это надо прекратить. Наказать сына. Но как, если ты всю жизнь только знал, что уговаривать его поехать вместе на очередной матч?

* * *

Ана стояла перед зеркалом, не зная, что надеть, – она понятия не имела, что ей к лицу, а что нет. Она побывала на тысяче хоккейных матчей, но ни в одном из них не играл Видар. Глупо, но Ана мечтала: Видар взглянет на трибуны и заметит ее. И поймет: она здесь ради него.

Отец ворочался внизу, на кухне. Что-то перевернул, потом еще. Выругался. Как же ей невыносимо больно от всей этой его выпивки. Ана думала надеть что-нибудь особенное, но в результате натянула первое, что попалось под руку. Надо улизнуть из дому, пока отец не набрался так, что ему потребуется помощь. Чтобы папина худшая версия не украла у нее этот матч. Только не сегодня.

Отец окликнул Ану, когда та была уже возле двери; сначала Ана хотела сделать вид, что не услышала, но что-то в голосе отца заставило ее задержаться. Голос был необычно отчетливым и ровным. Ана обернулась. Отец только что из душа, причесан, в чистой рубашке. Кухня у него за спиной аккуратно прибрана. Бутылки сложены в пакет – для сдачи в пункт раздельного сбора мусора, их содержимое отец вылил в раковину.

– Счастливо съездить. Деньги нужны? – осторожно спросил отец.

Ана долго смотрела на хорошего папу. Плохой остался где-то далеко-далеко.

– Как ты себя чувствуешь? – прошептала она.

– Да вот, попробую еще раз, – прошептал отец в ответ.

Он это и раньше обещал. Но Ана все равно ему верила. Она колебалась всего один вдох, а потом спросила:

– Хочешь, пойдем пройдемся?

– Ты же на хоккей собралась?

– Я лучше погуляю с тобой.

И они пошли пройтись. Пока два города стекались на хоккейный матч, отец с дочерью гуляли в лесу, который всегда был их лесом. Она, он и деревья. Семья.

* * *

Бубу ехал на велосипеде через весь Бьорнстад с невидимым каменным рюкзаком за спиной. Он опоздал на сбор команды, никто не обратил на это внимания; Цаккель, кажется, вообще едва его заметила. В автобусе по дороге в Хед Амат сидел рядом с Бубу, не зная, что сказать. Все молчали.

Парковка перед ледовым дворцом Хеда оказалась уже забита, успели выстроиться длинные очереди, хотя времени до начала игры еще хватало. Трибуны будут переполнены, оба города гудели, как два пчелиных улья, ненависть все нарастала. Быть войне. В автобусе все молчали. Каждый из хоккеистов сражался с собственными демонами.

Команда выгрузилась из автобуса, прошла по коридорам ледового дворца и закрылась в раздевалке. Один из старших игроков поднялся и приблизился к Бубу, держа в руках моток хоккейной ленты.

– Как звали твою маму? – спросил он.

Бубу удивленно посмотрел на него. С трудом сглотнул.

– Маму?.. Ан… Анн-Катрин. Зовут… ее звали… Анн-Катрин.

– Ан или Анн? – уточнил старший.

– Анн, – еле слышно сказал Бубу.

Старшак написал на куске скотча «Анн-Катрин». Прилепил Бубу на рукав. Потом проделал то же еще с одним клочком скотча, прилепил на свой рукав. При полном молчании моток ленты обошел всю раздевалку. Имя матери Бубу появилось на каждом рукаве.

* * *

Амат ступил на лед, как на борт вражеского корабля. За свою хоккейную жизнь он выходил так тысячу раз. Заскользил круг за кругом, чтобы разогреться. Обычно он ничего не слышал, просто выходил на лед, сколько бы публики ни было на трибунах. Вокруг стоял только глухой шум, Амат уходил в зону сосредоточенности, и ему становилось неважно, кто сидит за плексигласом. Но сегодня все было иначе. Общий гул пошел трещинами. Его имя. Кто-то где-то скандировал его имя. Все громче и громче. Снова и снова. Наконец Амат поднял глаза. Раздался восторженный рев.

В углу, на самом верху, подпрыгивала, стоя на креслах, орава балбесов. Они пришли не болеть за команду – они пришли поддержать одного-единственного игрока. Потому что он – из Низины. Балбесы распевали самое простое, самое прекрасное, самое важное для него:

«А-МАТ! ОДИН ИЗ НАС! А-МАТ! ОДИН ИЗ НАС! А-А-А-МАТ! ОДИН ИЗ НАС!»

* * *

Фатима вошла в ледовый дворец Хеда одна, но с двумя билетами. Она села, и рядом с ней было пустое кресло Анн-Катрин. Когда Амат вышел на лед, Фатима вскочила и восторженно завопила, а когда вышел Бубу, она завопила вдвое громче. Она будет ходить на все матчи Бубу, на все матчи, в которых играют его сестры. И куда бы ни завела их жизнь, на трибуне всегда окажется чокнутая тетка, которая будет восторженно вопить за двоих.