– Ну, Бойль Мариотта, поведай нам про радиус квадрата. А лучше про любовь Лермонтова и Натали, – приказывал Вован.

– Пушкина и Натали, – поправлял Интеллигент.

– Во, – кивал Вован удовлетворенно. – Ведь все знаешь. Только сказать не хочешь. Ну давай, приобщиться к высокому хочу.

– Тогда купи водокачку, – буркал Интеллигент.

– Я не понял, это что, наезд? Что, мне кого-то мочить пора, или я ослышался?

Интеллигент что-то бурчал под издевательский смех Вована. Возмущался. Потом начинал рассказывать какую-нибудь историю из жизни великих, втягиваясь в рассказ и пересыпая его интересными подробностями.

– У, бля, – комментировал наиболее пафосные моменты Вован. Он балдел от еще одной одержанной победы.

– Молодец, уважил, – хмыкал он, когда Интеллигент заканчивал историю. – Хотя все эти сказки Пушкина – сущая хрень по сравнению с правдой жизни… Помню, на гастроль мы в Питер выехали… Ну, там кое-кого подправить надо было. Наш дальневосточный городок даром что занюханный, но братва у нас авторитетная. Трех воров в законе взрастили…

Дальше шло описание какой-нибудь разборки. Влад, примерно представлявший расклад в бандитских кругах, знал наверняка, что девяносто процентов страшилок – это байки, хотя попадались и зерна истины. Врал Вован самозабвенно, так, что сам верил в то, что говорил…

– Ну, Гиви Маленький видит Дрыню, врага своего лучшего. Тот внаглую так на толковище приперся. И еще пальцы гнет – мол, я при козырях, а вы у параши! Ну Гиви в него и шмальнул от обиды из обреза. Калибр дай боже был, все кишки вывалились. И Гиви тут же успокоился, подобрел – мол, спи спокойно, дорогой враг… А не тут-то было. Ведь в действительности, понимаешь, все выглядит иначе, чем на самом деле. Оказывается, Дрыня на стрелку вместо себя братана-близнеца прислал. А потом, когда мокрухой все кончилось, затаился, выждал, пользуясь тем, что он официально покойник, и всех на перья поставил. А Гиви, когда ожившего Дрыню увидел, все крестился, как бешеный, но не помогло… А в чем мораль, Интеллигент?

– В чем? – хмуро спрашивал Интеллигент.

– Что для торжества справедливости не в лом самым дорогим пожертвовать. По-ял, пацан?

– Понял.

– То-то…

Воспитанный в лучших традициях русской классической литературы, Интеллигент от этих блатных страшилок готов был лезть на стену. Влада все это забавляло. А Работяга только пожимал плечами и иногда бросал:

– Сколько долбаков по земле ходит…

– А тебе чего, погоны, совсем не весело? – глядел в упор на Влада Вован.

– Кто в армии служил, тот в цирке не смеется, – отвечал Влад.

– Цирк, ха! – хлопал в ладоши Вован. – Точно. Шапито. Звери, клоуны, акробаты и дегенераты…

Утром продолжался процесс обучения. В голову вбивали гвоздями постулаты. Как надо думать. Как действовать. Как относиться к окружающему миру. Как сбрасывать негативную энергию и на кого. Как защищаться от агрессии.

Утренние «исповеди» тоже продолжались. Притом Влада плотно взяла под свое покровительство Варвара Мищенкова. В тот первый раз, когда она коснулась его своей ладонью, между ними будто проскочила какая-то искра. Теплая волна объединила их. Влад начал ощущать некую странную привязанность к этой женщине. И это его совершенно не радовало…

«Исповедь» с ней затягивалась минут на двадцать-тридцать. Беседа по душам перемежались с тестами, вопросами.

– Расскажите ваши ощущения при взгляде на непреодолимое препятствие, – просила она.

– Сначала нужно убедиться, что оно непреодолимое, – отвечал Влад.

– Понятно…

Она тратила на него гораздо больше времени, чем на других.

– Как вы думаете, – спросила она однажды, – что здесь происходит?

– Вам честно сказать или польстить? – усмехнулся Влад.

– Лучше честно.

– Игра.

– Неужели?

– Азартная игра. Мы хотим вытащить счастливый билет. Вы хотите обыграть нас.

– Обыграть? – Она приподняла тонкую бровь. – С какой целью?

– Пока не знаю. Но каким-то образом вы намерены срубить монету. Все в мире в конечном итоге сводится именно к этому. Срубить монету…

– Так уж и все?

– Практически все. Когда я принимал присягу, мне говорили, что главное любить Родину. Но те, кто с наибольшим исступлением призывал меня любить Родину, сегодня рубят капусту в офшорных зонах. Все сводится к копейке.

– Но у людей бывает высокая цель, – возразила Мищенкова. – Бывает дело.

– Высокая цель – это телебашня. В нее хорошо целиться из танка.

– Значит, высокие побуждения вы отвергаете. А я?

– Что вы?

– Какой резон мне тратить на вас и вам подобных силы, жизненную энергию? Вкладывать в вас душу? – В ее словах проскользнула обида.

– Тоже честно?

– Тоже честно.

– Женщин на военный фронт может вытащить только неудача на фронте личном. Поэтому вы проводите время не с семьей, а в моем не слишком приятном обществе.

Она покраснела, потом пожала плечами и как-то осторожно, будто нащупывая дорогу, произнесла:

– Ну, ваше общество как раз не вызывает у меня неприятия.

Она потупила глаза.

«Это еще что за новости?» – подумал Влад, придавая себе виноватый вид.

– Извините, если обидел вас. Всегда страдаю за длинный язык.

– Ничего, ничего, – Мищенкова вернулась к ноутбуку. – Итак, мы не закончили по поводу непреодолимого препятствия…

Еще один нелегкий день – тесты, просмотры учебных фильмов – когда только они успели и где наснимать столько. Скорее всего, пользовались чьей-то готовой продукцией.

Завтрак. Обед. Ужин. Усталость. И пустая голова.

Влад видел, что окружающие люди меняются. Интеллигент с каждым днем все больше впадал в какое-то лихорадочное состояние, одному богу известно, что творилось в его утонченной душе. Работяга становился все более немногословным и угрюмым, иногда застывал надолго, уставившись в одну точку на стене… День за днем.

А в душе Влада продолжало нарастать ощущение неуютности и беспокойства. И нервировал постоянно сопровождающий, даже на улице, запах земляники. Влад не имел ничего против земляники, но запах ее досаждал все больше.

– Не чувствуешь, пахнет чем-нибудь? – спросил он у Работяги.

– Дерьмом, – однозначно и четко ответил тот. Вопросов к нему больше не было.

Между тем Вован становился все более несносным. Если вначале его подначки еще можно было терпеть без особого ущерба, то с каждым днем они становились все более ядовитыми и злобными.

– Э, поведай, за что тебя из армии вышибли, – спрашивал он, задрав ноги на спинку кровати, когда в окно уже светила луна.