– Я лучший твой друг, Овадия, – говорил Барджиль, протягивая шаду чашу с кумысом. – Я всегда рад тебе, и я…

– …стал бы еще ближе, если бы присягнул мне на верность, – закончил за него Овадия. – Как ты, один из самых достойных наших людей, можешь так покорно терпеть власть иудея Вениамина? Лучшие из наших ишханов уже давно поняли, что хазарами должны править хазары, как было в старые времена, до прихода иноверцев. Иудеи навязали нам своего Яхве, опустив хозяина неба Тенгри-хана до положения бесправного кагана при всемогущем беке.

Некоторые из сидевших рядом тарханов согласно закивали, однако ишхан Барджиль только засмеялся, лукаво грозя царевичу пальцем.

– Я не глуп, Овадия. Я люблю тебя, но я мудрый и забочусь как о себе, так и о своих людях. Даже то, что небо послало мне тройню сыновей, является признаком благоволения ко мне высших сил. Только я смогу позаботиться о детях и о тех, кто признает мою власть. Ты же свободен, как орел над степью. У тебя нет ни семьи, ни рода, который ты обязан защищать. И ты не можешь быть признан полноправным ишханом, пока не женишься, и пока твое семя не покажет, что ты настоящий мужчина.

Овадия не обиделся на такие слова.

– Ну, то, что я настоящий мужчина, тебе могут доказать то какие красавицы из твоего рода, которые рожали от меня. А то, что я воин, скажут даже аларсии, с которыми я порой упражняюсь в поединках, и которые гордятся, что во мне, как и в них, течет хорезмская кровь, ибо моей матерью была женщина из Хорезма. Что касается защиты своих людей… Пусть отзовутся те, кто присягал мне на верность и не получил поддержки даже перед всемогущими рахдонитами.

Он обвел присутствующих рукой, и многие тут же в знак согласия склонили головы в пышных меховых шапках. Но все же кое-кто поддержал и Барджиля, заметив, что, дабы стать полноправным главой, Овадия должен жениться и по обычаю хазар иметь статус взрослого и самостоятельного.

– Но вы ведь знаете, с кем я обручен! – воскликнул Овадия. – Моя женитьба на Рахиль, дочери Шалума бен Израиля, кровно соединит меня с иудеями, и я, как их родич, не смогу враждовать с ними.

– Но ты можешь жениться и на другой женщине, – заметил хан Барджиль, указав на вышедшую из юрты Светораду. Другие хазары тоже повернулись в ту сторону и восхищенно зацокали языками.

– Красавица!

Светорада, освещенная мягкими лучами осеннего солнца, стройная и нарядная, в одеянии из коричневой замши, расшитой узорами, и пушистой шапочке, с переброшенной на грудь длинной золотистой косой, и впрямь походила на сияющее видение. Она переговаривалась с окружавшими ее женщинами, потом почувствовала на себе взгляды, повернулась, но не смутилась, а приветливо улыбнулась. Всем сразу. И ее очарование нахлынуло на мужчин, как теплый порыв ветра. Она вдруг напомнила Овадии ту смоленскую княжну по имени Светлая Радость, одно появление которой дарило людям непонятное ощущение счастья и надежды на лучшее.

Ишхан Барджиль сказал:

– Она красавица, но ведь она и дочь русского князя, так ведь? И отчего ты, Овадия бен Муниш, не объявишь ее своей законной женой? Она достойна стать твоей любимой шадё, твоей ханшей, а за это русы пришлют нам войска, на которые ты мог бы опереться.

– Такое вполне вероятно, – ответил Овадия, понимая, что на это он как раз не может рассчитывать.

Тем не менее, царевич стал уверять, что его люди уже ведут переговоры с Русью. Пусть его соратники поверят в это, а там… Там как милость великого Тенгри повернется.

Сама же Светорада даже не ведала, что ее тут все уже считают сговоренной невестой Овадии. Однако то, что она оказалась среди огромного скопления людей, да еще на празднике, заметно подняло ей настроение. Княжна расхаживала по становищу, ела кебаб, пила кумыс, вкушала мясо, срезанное прямо с боков вращаемых на вертеле барашков, знакомилась с кем-то, разглядывала, спрашивала, училась понимать язык черных хазар.

На закате все собрались на традиционные скачки, на которых женихи выбирали себе невест. Молодой воин должен был догнать свою избранницу, а та, если не противилась его ухаживаниям, позволяла себя настигнуть и даже поцеловать на всем скаку. Но если же красавице не нравился жених, она могла нестись во всю прыть, а то и отбиваться от него скрученной из ремней плеткой. Такое противостояние больше всего веселило толпу зрителей, а когда один из наездников, бросившийся за девушкой, выпал из седла, хазары хохотали так, что даже их привычные ко всякому кони заволновались, поднимаясь на дыбы.

Светорада тоже смеялась, поддавшись общему веселью. К ней осторожно подошел Овадия, приобнял за плечо.

– А если бы я догнал тебя в таком поединке, моя Светлая Радость, что бы я получил от тебя – плетку или поцелуй?

– Попробуй угадать! – хитро прищурилась Светорада. Она шутила, но лицо Овадии было серьезным, глаза напряженно блестели. Улыбнувшись, княжна осадила его: – Конечно, плетку! Кого же мне еще стегать, как не тебя, богатого шада, так и не подарившего мне достойной лошади?

Овадия наигранно хлопнул себя по выпуклому лбу, тут же включившись в ее игру:

– Вай, вай, вай! Я и впрямь заслужил плетку, если до сих пор не усадил столь славную наездницу на лучшую кобылицу хазарских степей!

Над становищем гасло вечернее солнце. В сумерках юрты и шатры становились черными, только их проемы светились внутренним огнем.

Светораду водили по шатрам, знакомили с людьми, поили кумысом. Княжна поначалу решила, что кумыс – это просто перебродившее молоко, и не сразу заметила, как охмелела, стала беспричинно смеяться. Все вокруг казалось ей забавным, и она продолжала веселиться, ощущая все более нараставшее возбуждение. Когда мужчины, а среди них и многие ишханы, освещенные пламенем костров, сошлись в танце, она стояла среди зрителей, хлопала в такт пляске, что-то возбужденно выкрикивала. Хазарские мужчины, полуодетые, с обнаженными саблями в руках, ловко подпрыгивали, быстро перебегали с места на место, притопывая ногами, били себя оружием плашмя по подошвам сапог, спине, плечам. Глядя друг другу в глаза, следя за каждым движением, они бросались навстречу, как будто хотели пронзить один другого саблями, ловко отбивали удары и отскакивали назад. Высшим мастерством считалось умение не поранить кого-нибудь в танце и не пораниться самому. Пляска была даже опасной, но это почему-то никого не тревожило. И хотя то один, то другой из танцующих все же отходил в сторону – кто устал, кто сбился с ритма, а кто-то просил, чтобы ему помогли обработать порез, – танец не прекращался.

Овадия все время оставался среди танцующих. Как и большинство мужчин, он был полуодет, только в сапогах и широких шароварах, двигался ритмично и быстро, самозабвенно и ловко вплетая в узор танца свое умение владеть остро наточенной саблей, которая вспыхивала в алых отсветах костров. И Светорада в какой-то миг поймала себя на том, что любуется царевичем… Она смотрела на него, раскрасневшегося, полуголого, ловкого и грациозного, несмотря на некоторую тучность. Ну, не настолько он и тучен… К тому же у Овадии были широкие плечи, привлекательное лицо, горящие глаза, на которые сбился с бритой головы клок черных волос. И еще Светорада вдруг подумала, каково это, когда тебя обнимает столь сильный мужчина, степняк… ловкий и прославленный… опасный, как волк, но ласковый, как кошка… и покорный ей… потому что любит… несмотря на то, что она призналась ему, что до сих пор хранит любовь к другому…