Великий воин по давней привычке не мог не делать профессиональных расчетов. «Глухой слух! Король шведский мирится. А коли нет! Наш флот парусный втрое сильнее; гребной остался вполовину; армия сухопутная вдвое, кредит плох, — читаем в записке Суворова, названной им «Греза или сновидение». — Турки! Кредит не в моде. Вывели людей вполовину меньше прошлогоднего. Будущая кампания! Меньше охоты, всего меньше. Против турок вспомогательных австрийцев 30 000 нет! — 15 000 русских, а действующих — 24 000 пехоты, 12 000 конницы всякого звания, комплектной. Осадной артиллерии — по потребности. Прусский король — 120 000, русских — 60 000. На поляков, ежели не покорятся, 20 000 бойких».

Закономерен вопрос: на каком месте Суворов видел себя в грядущих событиях? Не случайно «Греза» начинается словами: «Что это вы затеяли? Прошлого года я считал Князя Григория Александровича у себя по пятам… На что мое достоинство поручать зависимости? Искусство не может терпеть порабощения. Ужели из угодности к бабушкиному старшинству? Но я имею законное старшинство летами, вступлением в службу и самою службою. Диалектику уступаю вашим денщикам… Им бы надобно успокоиться, видя меня поравненного с их побочными талантами, а не кричать в чертогах».

Екатерина II внимательно следила за развитием событий в Европе. Антирусская позиция, занятая правящими кругами Речи Посполитой во время минувшей войны с Портой, заставляла Россию принимать меры. Польша оказалась в политической изоляции. Ей угрожала Пруссия, не получившая от своей союзницы Данцига и Торна. Занятая подготовкой войны против Франции, Австрия этому не препятствовала. Пруссию поддержала Англия. Новая польская конституция, принятая 3 мая 1791 года в обстановке царившего в Варшаве энтузиазма, покончила с остатками автономии Литвы и превратила Речь Посполитую в Польшу. Верхи городской буржуазии получили политические права. Были сделаны попытки укрепить центральную власть посредством замены выборов короля наследственной династией. Было запрещено образование конфедераций и отменено пресловутое либерум вето (право одним голосом отменять обсуждение вопроса в сейме). Эти ограниченные реформы встретили сильное сопротивление консерваторов. Конституция не изменила тяжелого положения крепостного крестьянства, значительную часть которого составляли православные — белорусы и украинцы. Реформы не смогли предотвратить финансовый крах страны и преодолеть междоусобицу.

Поскольку король Станислав Август и его немногочисленные сторонники оказались в полной изоляции, Екатерина поддержала группу магнатов, недовольных реформами. Неизбежность войны с Францией рождала слухи. В Петербурге говорили о посылке на помощь австрийцам русского корпуса, командующим называли Репнина.

Суворов, строивший крепости на границе, встревожился не на шутку. Он понимал, что без могучей поддержки Потемкина ему трудно получить боевое назначение, что недоброхоты «заглушат его талант». Все чаще к нему приходили мысли об «абшиде» — отставке.

Двадцать восьмого апреля до Петербурга докатилась новость: французы объявили войну австрийцам. 3 мая 1792 года польские магнаты Браницкий, Ржевусский и Щенсны-Потоцкий опубликовали в местечке Тарговицы акт конфедерации. Согласно договорам Россия была гарантом польской конституции, радикально измененной ровно год назад. Екатерина получила формальный повод отплатить антирусской партии. На поддержку конфедерации были двинуты корпуса под командованием М.В. Каховского и М.Н. Кречетникова. Кречетников без сопротивления занял Вильно, а Каховский на пути к Варшаве разбил польские войска.

Еще в конце февраля Александр Васильевич почувствовал неприязнь к себе членов триумвирата. «Крайне берегитесь Репнина, — наставляет он Хвостова. — Для Репнина должно быть в бессменном карауле… Только я ему истинное противостояние». Когда же открылись военные действия во Франции и Польше, Суворов встревожился не на шутку. «Усердная моя и простодушная служба родила мне завистников безсмертных, — читаем в его письме Турчанинову от 21 июня. — Ныне 50 лет практики обратили меня в класс захребетников… Далек от тебя смертный, о Мать Отечества! Повели вкусить приятный конец хоть пред эскадроном!» В тот же день — еще одно письмо тому же адресату: «Во всю мою жизнь я был всегда в употреблении; ныне, к постьщности моей, я захребетник! Здесь всеместно в лутчем течении! Генерал-майор Князь Щербатов — достойный мой преемник. Окропляю слезами освященнейшие стопы».

Через Турчанинова Суворов передает прошение императрице: «Высочайшую милость всеподданнейше приемлю смелость испросить, чтоб быть мне употреблену с каким отделением войск в Польше, как тамо действия произходят и хотя бы оные приняли скорый конец».

Старый друг исполнил просьбу. «Ея Величество, прочитав письмо Ваше, соизволила мне отозваться, что Польские дела не стоят того, чтоб Вас употребить, — сообщает он 24 июня, — и что употребление Вас требует важнейших предметов, нежели Польское дело. Прилагаю при сем Высочайший Ея отзыв для единственного Вашего только сведения: "Польские дела не требуют Графа Суворова. Поляки просят уже перемирия, дабы уложить, как впредь быть. Екатерина"».

Александр Васильевич потрясен отказом. 20 июля он пишет Хвостову:

«Глаза очень болят при слабом здоровье… Весьма наскучило о сих материях писать и без нужды не буду. Да будет воля Божия и Матери отечества. Смертный помнит смерть, она мне не далека.

Сего [года] 23 ч[исла] октября 50 лет в службе; тогда не лутче ли кончить мне непорочный карьер? Бежать от мира в какую деревню, где мне довольно в год содержания 1000 руб., готовить душу на переселение, ежели вовсе мне употребления предусмотрено не будет…

Здесь за мною бес, в С.-Петербурге 70 бесов, разве быть самому бесом?»

Он вспоминает свою службу у Потемкина: «Прежде против меня бес Князь Григорий Александрович, но с благодеяними, ныне без них 7 бесов: Луцифер Мартинист, Асмодей Благочестивый, Астарот Иван-Царевич с прочими бесятами без щоту». Имена самых страшных демонов он присваивает своим главным соперникам — Репнину и Салтыковым. Но герой устоит против козней завистников и недоброхотов: «Надлежит исподволь разогнуться, круто подняться вверх… Изготовься, атакуй честно, разумно, смело! Царь жалует, псарь не жалует!.. Достоинство выше старшинства, практика выше пробы; не сули журавля в поле, дай синицу в руке… Но ближе абшид, чуж[ая] служба, смерть — всё равно, только не захребетник… Я ползать не могу, вались хоть Вавилон».

Как поразительно созвучна эта исповедь с мыслями другого русского гения — Пушкина, родившегося за год до смерти великого полководца и, возможно, названного в его честь: «Я могу быть подданным, даже рабом, — но холопом и шутом не буду и у царя небесного! Да плюнуть на Петербург, да подать в отставку, да удрать в Болдино, да жить барином! Неприятна зависимость; особенно когда лет 20 человек был независимым… Царь любит, да псарь не любит». Чувство собственного достоинства выступает у двух великих Александров осознанной чертой национального характера. Можно только гадать, каким вывел бы Пушкин знаменитого тезку, если бы ему удалось осуществить свой замысел написать «Историю Суворова».

Летом 1792 года кампания в Польше и Литве шла успешно. Король Станислав Август заявил о своем переходе на сторону тарговичан. В середине июля было заключено перемирие. На Рейне французы потерпели поражение от австрийцев. В августе прусские войска перешли границу Франции.